Сполохи детства - Степан Калита

Когда я волею судеб оказался в Америке, мне явилось истинное лицо чернокожих. По большинству из этих ребят тюрьма плачет. Их любимая фраза: «Мы достаточно поработали на твоих белых предков. А теперь пусть государство поработает на нас».

— Бегают они очень быстро, — делился Самец, — я бы так не смог…

Однажды вылазка закончилась для Банды печально. Пока они ловили очередного наркодилера, их самих поймала милиция и крепко отдубасила. Рыжий потом долго ходил, прихрамывая. Почему-то дальше физической расправы дело не пошло. Может, менты сами были не заинтересованы в том, чтобы продажи продолжались. А может, не разобрались — что набеги эти регулярны. И за такое дело Рыжего и прочих надо сажать.

Через много лет в московском метро я застал омерзительную сцену. Толпа юных отморозков в черных куртках с оранжевой подкладкой и тяжелых ботинках налетела на пожилого чернокожего и зло, без всякой на то причины, избила его. Все, кто был в вагоне, буквально обомлели. Все произошло мгновенно. Избиение заняло не больше минуты. Поезд остановился на станции, и малолетние волки отхлынули от жертвы, стремглав кинулись из вагона. Я уже бежал через него, из дальнего конца. Услышал, как грохочет их тяжелая обувь по мрамору. Обернулся к чернокожему. Он неуклюже лежал на полу. Тихо постанывал. На темном лице кровь почти не выделялась. Я приподнял его, помог сесть. Он пробормотал что-то на незнакомом языке.

— Да что же это делается?! — завопила рядом пухлая тетка.

— Вам надо в травмпункт, — сказал я, осознал, что он меня не понимает, — больница?..

Он махнул рукой, отстранился…

На следующей станции в поезд зашел милиционер.

— Что тут случилось?

— Вот, избили его, — закричала тетка. — Подростки. Я все видела. Это что же у нас делается такое в стране, а?! Бьют ни в чем не повинных негров.

— Так… Вы свидетель? — не обращая на нее внимания, спросил меня милиционер.

— Я потом подошел, — сказал я угрюмо. — С той стороны вагона. — У меня намечались проблемы с законом, не хотелось их усугублять. — Ему в травмпункт нужно. А я спешу. — И направился на выход.

Потом я долго не мог отойти от происшедшего. Все видел перед глазами эту омерзительную сцену. Особенно, когда ложился спать. Она прокручивалась раз за разом. Стая человеческих существ нападает на беззащитного человека. Его глаза. В них немой вопрос: «За что?»

В Атлантик-сити меня однажды попытались ограбить. У нападавшего был нож. У меня оказался нож побольше. Когда он кинулся наутек, я подобрал кусок бордюра, хороший такой булыжник, и запустил ему в спину. Попал. Он упал, сшиб оранжевый знак о проведении дорожных работ. Я подбежал, пару раз пнул его в голову. Он охнул, закричал и перевернулся. Крошечный перочинный ножичек валялся в стороне. Будучи вне себя от злости (он хотел забрать мои последние деньги, в то время с финансами было очень плохо), я собирался ударить его ногой в лицо. Но тут увидел Глаза. Точно такие же, как у того черного из московского метро. Нет, этот американский негр, конечно, понимал, за что я его бью, но в глазах был тот же страх — страх затравленного человека. К тому же, он оказался примерно ровесником того бедолаги, которого избили скинхэды. В общем, как бы то ни было, а то давнее происшествие спасло незадачливого грабителя от дальнейших побоев.

— Гет аут, — напутствовал я его, — го ту хэлл, факинг… — на слове «ниггер», которое буквально напрашивалось, я осекся — не тот район, чтобы белому выкрикивать подобные ругательства.

Улепетывал он быстро. Как наркоторговцы от Банды Рыжего. Я счел, что и мне пора убираться куда подальше. Тоже заползти в тот ад, откуда я выбрался. Парадокс заключался в том, что я почти пришел. Крысиный угол я снимал буквально в двух шагах. Я отодвинул заграждение, миновал проулок и оказался перед подъездом дома, где мне предстояло прожить еще несколько долгих месяцев. Зато в квартире меня всегда ждала она. Бутылка бурбона «Джим Бин». Я прикладывался к ней каждый вечер, а потом начал лакать бурбон и днем тоже. Апатия моя усиливалась. Невозможность возвращения на Родину делала жизнь невыносимой. Но об этом я расскажу в другой книге. Если когда-нибудь решусь ее написать. Пока же вернемся в спальные районы Москвы. Честное слово, там много лучше, чем в Соединенных Штатах, будь они трижды неладны.

Задаются ли владельцы собак вопросом, за что они любят своих питомцев. Особенно, если питомец на них нисколько не похож. Взять хотя бы Ларса, с которым я по-прежнему гуляю по району, где когда-то вырос. У него под шкурой бугристые мышцы. Он способен две автомобильные камеры семнадцатого радиуса тащить, не снижая скорости. Проверено. Моя спортивная форма, несмотря на то, что я время от времени посещаю фитнес и сауну, далека от совершенства. Он — образчик собачьей красоты. Меня с большой натяжкой можно назвать симпатичным, учитывая изрядно подправленную в драке физиономию. У Ларса неповоротливый примитивный разум бойца, он живет инстинктами. У меня, смею надеяться, интеллект управленца, способный просчитывать ситуацию на много ходов вперед. И все же, я так привязан к этому существу, словно сам породил его. Такое ощущение, что Ларс — часть меня. Нет, я, конечно, далек от того, чтобы сравнивать привязанность к собаке и любовь к дочерям. Но в то же время, я все время чувствую, он — мое родное существо. И какой-то особой преданности и обожания я в нем не замечаю. Иногда возвращаюсь домой издалека, а он, видите ли, настолько крепко спал, что выходит ко мне вразвалочку, зевая во всю громадную пасть. «Здорово, хозяин, ты уходил? А я и не заметил». История Хатико, мне, владельцу бультерьера, представляется слезливой японской сказкой. А может, Ларс у меня бракованный? Иначе почему его эмоциональный мир насколько скуден? Или это свойства его натуры настоящего воина? В интернете пишут, что встречаются игривые, жизнерадостные бультерьеры. Ларс не такой. Он медленно думает, косит на хозяина темным глазом, исполненный самоуважения и силы. Пожалуй, за это я его и люблю. За то, что у него есть характер. И чувство собственного достоинства. В этом мы с ним и похожи. Правда, в отличие от Ларса у меня длинная память, я все помню, и умею ждать.

А может, хорошая память, позволяющая вскрывать нарывы детства и юности, это изъян? Ведь другие зачастую совсем ничего не помнят. Удивилась ведь любимая когда-то девочка Даша, когда я показал ей ее крестик, и сказал, что это она подарила его мне тогда, давно, перед нашим расставанием на долгие годы. «Это мой? Правда? Как интересно». И другая девушка, с которой спал однажды, встретилась мне потом в троллейбусе и, кажется, совсем меня не узнала. Впрочем, у меня уже было другое лицо, новое, сделанное хирургом не слишком удачно, так что вполне возможно — в голове ее пронеслось: «Похож на N», после чего она с деланным безразличием обиженной моим давним равнодушием женщины отвернулась. В любом случае, обладая пусть и не достоинством, а изъяном, им я тоже выделяюсь из толпы. И вижу… мучительно вижу… как угасает память о вполне конкретных событиях в других. Вот что действительно странно… Их короткая память. Которая потом заменяется иными, придуманными, воспоминаниями. Но так устроена человеческая психика, она защищает нас от потрясений. А самое страшное потрясение — встреча с реальностью и самим собой в непридуманных, подлинных, обстоятельствах прошлого. Которое помню в деталях, истинных, как они есть, похоже, только я один — человек с изъяном.

Перед смертью люди чаще всего вспоминают о боге, даже если в него не верили, а жалеют о том, что мало путешествовали. Не все, далеко не все — но большинство. Андрей Антонович Гудков, впрочем, утверждал, что перед смертью любой мужик жалеет, что так мало баб успел «полюбить», и вспоминает всех, кого все-таки успел затащить в койку.

— Это же главная функция самца! — говорил он с жаром глубоко убежденного в своей правоте человека. — Самцу что нужно? Покрыть как можно больше самок. Так разве же он может идти против своей природы? Если идти против природы, можно однажды надорваться.

Свою главную функцию Андрей Антонович старался выполнить по мере возможности. Несмотря на то, что был женат. К тому же, внешность у него была самая заурядная. Низкорослый, нескладный, плешивый. Волосы покинули голову Гудкова рано. Он отзывался о них высокомерно. Говорил, «дурной волос всегда покидает умную голову».

— И вообще, — Андрей Антонович хлопал себя по лысине, — отсутствие волос на голове указывает на повышенный уровень тестостерона. То есть как мужчина лысая человеческая особь более состоятельна, ребята.

Должен признаться, мне так понравилось это определение, что я стал частенько употреблять его в адрес Андрея Антоновича. Оно замечательным образом подходило ему. «Лысая человеческая особь», впрочем, относилась ко мне хорошо и даже несколько снисходительно. Отвечал задание я, нагло подглядывая в раскрытую книгу, как диктор в телесуфлер, с малых лет усвоив специфику этой профессии — делать вид, будто текст ты произносишь наизусть.