Золото тигров. Сокровенная роза. История ночи. Полное собрание поэтических текстов - Хорхе Луис Борхес
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Метафоры «Тысячи и одной ночи»
В начале всех – метафора потока.
Бескрайняя вода. Живой хрусталь,
Хранящий заколдованные клады —
Исламское наследие, теперь
Тебе и мне доставшееся. Разом —
Всесильный талисман и жалкий раб;
Волшебной Сулеймановой печатью
В сосуд из меди заключенный дух;
Царь, верный клятве и царицу ночи
Наутро предающий правосудью
Кинжала; одинокая луна;
Золою умываемые руки;
Скитания Синдбада – Одиссея,
Которого ведет не гнев богов,
А тяга к приключеньям; чудо-лампа;
Приметы, показавшие Родриго
Испанию под властью сарацин;
Любитель шахмат, гнусной обезьяной
Живущий; Царь, постигнутый проказой;
Богатый караван; магнит-гора,
На гибель обрекающая судно;
Шейх и его газель; текучий шар
Их переменчивых, как тучи в небе,
Фигур, гонимых прихотью Судьбы
Или Удачи, что одно и то же;
Посланец Бога в облике бродяги
И тайный грот по имени Сезам.
Второй идет метафора узора
Коврового, где различает глаз
Бессвязный хаос контуров и пятен,
Случайностей и умопомрачений,
Но ими правит затаенный лад.
Как в Мире (тоже чьем-то сновиденье),
Немало в Книге Тысячи Ночей
Условных знаков и охранных чисел:
Семь братьев, а еще семь путешествий,
Три кадия, а также три желанья,
Среди которых есть и Ночь Ночей —
Те пряди вороненого отлива,
В чьих завитках три ночи встретил друг,
Три визиря и трое осужденных,
А надо всем – начало и конец
Обозначений Бога – Единица.
И третья из метафор – это сон,
Что снился агарянину и персу
Под скрытными порталами Востока
Или в саду, теперь истлевшем в прах,
И продолжает сниться всем живущим,
Пока не грянет их последний день.
Отрезок в парадоксе элеата,
Сон тоже разделяется на сны,
А те – еще раз и еще, сплетаясь,
Досужие, в досужий лабиринт.
Так в книге скрыта Книга Книг. Забывшись,
Царица вновь ведет перед царем
Рассказ о них. Запутавшись в сумбуре
Чудес вчерашних, кто они теперь —
Не знают сами и себе же снятся.
А в завершенье всех метафор – карта
Тех смутных сфер, что именуем «Время»,
Им измеряя череду теней,
И обветшанье мраморных надгробий,
И смену поколений и родов, —
Все. Звук и отголосок. То, что видит
Двуликий Янус четырьмя глазами.
Миры из золота и серебра
И вековое бдение созвездий.
Арабы учат, что никто не в силах
Закончить Книгу Тысячи Ночей.
Те Ночи – сна не знающее Время.
Читай, читай, пока не умер день,
И жизнь твою расскажет Шахразада.
Некто
Балх, Нишапур или Александрия – не все ли равно, как это назвать? Представим базар, кабачок, дворик с высокими глухими балконами, реку, в которой повторялись поколение за поколением. Или представим запыленный сад, ведь пустыня совсем рядом. Слушатели расселись кружком, и мужчина заговорил. Отсюда (через столько веков и царств) не различить его выцветшую чалму, живые глаза, оливковое лицо и хриплый голос, повествующий о чудесах. Он нас тоже не видит: мы здесь лишние. Он ведет рассказ о первом шейхе и газели, об Улиссе, на этот раз носящем имя Синдбад-мореход.
Человек говорит, машет руками. И не знает (об этом узнают потом другие), что он – один из рода confabulatores nocturni, сказителей ночи, которых звал к себе скрасить бессонницу Александр Двурогий. Он не знает (и не узнает никогда), скольким мы обязаны ему. Он думает, что говорит для считаных людей, ради считаных монет, и в навеки утраченном прошлом ткет и ткет книгу «Тысячи и одной ночи».
Музыкальная шкатулка
Японская мелодия. Скупая
Клепсидра, одаряющая слух
Незримым золотом, тягучим медом
Бессчетных капель с общею судьбой —
Мгновенной, вечной, тайной и прозрачной.
Боишься за любую: вдруг конец?
Но звуки длятся, возвращая время.
Чей храм и палисадник на горе,
Чьи бденья у неведомого моря,
Какая целомудренная грусть,
Какой умерший и воскресший вечер
Их в смутное грядущее мне шлют?
Не знаю. Все равно. Я в каждой ноте.
Лишь ей живу. И умираю с ней.
Тигр
Он слонялся из угла в угол, изящный и смертельно опасный, полный бесконечной энергии, по другую сторону прочной решетки, и мы не могли оторвать от него глаз. Тем утром в Палермо он был и тигром Востока, и тигром Блейка, и тигром Гюго, и Шер-Ханом, и всеми тиграми, которые были и будут, а вместе с тем архетипическим тигром, поскольку особь – в этом случае – равна целому виду. Мы думали, сколь он жесток и прекрасен. А девочка Нора сказала: «Он создан для любви».
Львы
Ни ритмичное великолепие тигра,
ни продуманный узор ягуара,
ни кошки тайные отпечатки – из кошачьего рода
во льве меньше всего от кота, и однако
он всегда будоражил человеческий разум.
Льва встречаешь повсюду – в золоте и в стихах,
во дворах ислама и в Евангелиях,
обиталища львов во вселенной Гюго,
львы на микенских вратах,
Карфаген, распинающий львов.
У Дюрера, в яростной меди,
руки Самсона разрывают его на куски.
Он – половина тайного сфинкса,
наполовину грифон, что в глубокой пещере
хранит золото тьмы.
Он – один из знаков Шекспира.
Люди вытачивали его из скал,
изображали на стягах
и короновали, поставив царем над другими.
Своим затемненным зрением Мильтон видел его
выходящим на пятый день из земли:
передние лапы уже свободны,
высоко поднята огромная голова.
Он сияет на колесе халдеев,
и мифы щедро дарят нам его образ.
Этот зверь похож на собаку,
еду ему добывает самка.
Эндимион на Латмосе
Я спал на всхолмье, и прекрасны были
Черты, состарившиеся теперь.
Кентавр в гористом сумраке Эллады
Удерживал четвероногий
