Сенатский гламур - Кристин Гор

Ну вот, началось.

— Его зовут Аарон, он родом не из Вашингтона, но работает там уже четыре года. Он главный спичрайтер сенатора Брэмена, — спокойно сообщила я, подавив рвотный позыв при имени Брэмена.

Мне казалось, что я делаю доклад в школе. Не считая того, что я рассказывала о своем парне, а не о «Битлз». Британский рок, благодаря матери, стал первой и единственной музыкой моего детства. Мне нравились все группы, особенно «Битлз», в которых я влюбилась сразу и безоговорочно. В начальной школе это переросло почти в одержимость, так что все мои школьные доклады вплоть до седьмого класса были посвящены «Битлз». Напрасно учителя писали родителям записки с просьбами расширить круг моих интересов. Я спокойно выслушивала очередной выговор и начинала старательно готовить очередной устный доклад о ливерпульской четверке, и плевать хотела на родительское красноречие.

Пока я не узнала о Стиве Мартине, мир моих фантазий крутился вокруг Джона Леннона, Джорджа Харрисона, Ринго Старра и Пола Маккартни. Я до сих пор могла подпевать любой их песне, не пропуская ни одного слова, ни одного аккорда на воображаемой гитаре, но с возрастом — вероятно, к большому облегчению моих родителей и учителей — у меня появились и другие интересы.

— Мне не нравится Брэмен, — сварливо сказал отец. — Он какой-то скользкий.

Полностью согласна, но интересно, связана ли отцовская неприязнь с тем, что Аарон работает на Брэмена?

— Он выглядит так, словно только и делает, что причесывается, — продолжал отец. Ну да, у Брэмена довольно пышная шевелюра.

— Волосы — не самое страшное, — присоединилась мама. — Он всегда говорит с людьми свысока. Он несколько туповат.

Истинная правда. Я была согласна со всей этой критикой, но надеялась, что они не станут переносить неприязнь к Брэмену на моего потенциального мужа. Мне и самой это нелегко давалось.

— Да, Брэмен и правда ужасен, но Аарон очень даже ничего, — мягко сказала я.

— Я уверена, что он замечателен, солнышко, — ответила мама. — Расскажи мне о нем!

Отец вернулся к разгадыванию кроссворда, но я не сомневалась, что он прислушивается.

— Ну хорошо, попробую. Он красивый, умный, очаровательный и…

— Насколько красивый? — перебила мама. — У тебя от него прыщи на шее?

— Сыпь, мама, — раздраженно ответила я. — Да.

Мама кивала.

— Ты когда-нибудь говорила с дерматологом? — спросила она. — Ведь должен быть какой-нибудь крем.

Я уставилась на нее.

— Что? — невинно спросила она. — Ах да, извини, продолжай. Значит, он очень красивый…

— Да. Еще он честолюбивый, веселый и…

— Сколько ему лет? — спросил папа, доказав тем самым, что не так уж поглощен кроссвордом.

— Двадцать девять, — ответила я.

— Достаточно, чтобы поостеречься работать на такого человека, как Брэмен.

Интересная мысль. Пожалуй, пора сворачивать разговор об Аароне.

— Да, мы с ним расходимся в этом вопросе, но ведь в любви всегда приходится идти на компромисс, правда? Ладно, может, вы когда-нибудь с ним увидитесь и сами решите.

Папа всем своим видом выражал неодобрение, мама — ликование. Я надеялась, что раз мои отношения с Аароном отличаются от отношений с предыдущими возлюбленными, то разговор о нем свернет с накатанной колеи. Как бы не так. Очевидно, приезд домой по-прежнему означал возвращение к ролям, которые мы играли в нашей бесконечной семейной пьесе. Видимо, родители не сочли, что Аарон заслуживает переписывания сценария — что он не такой, как все, что отец может не злиться и не ругать его, а мать — не смущать меня расспросами. А сама я верю, что Аарон достоин таких жертв? Надо не пропустить момент, когда начнется второй акт.

Вечером, звоня Аарону, я прислушалась, не дышит ли в трубке мама. Она редко подслушивала, но время от времени не могла совладать с любопытством. Я решила, что дневные откровения о новом парне могут привести к подобному результату, поэтому была настороже. Мама никогда не умела подслушивать. По ее отношению к Интернету видно, что она не особо разбирается в современных технологиях. Вместо того чтобы выключить звук, она просто снимала вторую трубку и пыталась слушать очень тихо. Старательно храня молчание, она дышала все громче и громче, пока наконец не затыкала микрофон подушкой или одеялом. Я же невозмутимо разговаривала по телефону, и мой натренированный слух легко улавливал малейшие изменения.

Сразу я не услышала ее, но это и неважно, потому что Аарон по сотовому не отвечал. Я терпеть не могла, когда не получалось с ним связаться. Мое беспокойство усиливалось — и неприятно, и неуместно. Но я ничего не могла поделать. Я хотела знать, где он и почему не отвечает. А единственный способ это выяснить — дождаться его звонка и услышать ответ. Все это ужасно меня злило.

А еще я ненавидела функцию «Пропущенные звонки» в сотовых телефонах. После того кошмарного случая с автоответчиком в самом начале моей вашингтонской карьеры я страшно боялась, что техника выдаст мою манию. Каждый раз, когда телефон Аарона переключался в режим голосовой почты, я знала, что он записывает еще один пропущенный звонок с номера моих родителей, и поэтому старалась звонить не более шести раз.

Однако на законный шестой раз его телефон сразу переключился на голосовую почту, без всяких гудков. Это значило, что он выключил телефон или кто-то звонит ему одновременно со мной. В любом случае, хорошего мало. Если он выключил телефон, значит, увидел пропущенные звонки и понял, что я пытаюсь дозвониться. Конечно, он должен перезвонить. Я оставила сообщение, где разрешала позвонить мне на номер родителей. Если кто-то еще позвонил ему в то же время, то кто это был, и смог ли он дозвониться? Я решила, что могу нарушить правило и позвонить в седьмой раз, чтобы получить ответы на эти вопросы.

Сразу на голосовую почту. Хм, думаю, кто-то может продолжать названивать ему одновременно со мной. На восьмой раз — то же самое. Ладно, похоже, Аарон и в самом деле выключил телефон. Через двадцать мучительных минут я заставила себя больше не думать, почему он так поступил, вместо того чтобы прослушать мое сообщение и перезвонить. Я решила списать все на позднее время, утром разберусь, в чем тут дело.

Когда я вошла в комнату, на моей постели по-хозяйски развалилась Киса. Киса — это наша семнадцатилетняя кошка. Честное слово, это не я так ее назвала. Вообще-то, я всегда любила животных, но кошки ставили меня в тупик. Даже когда я в детстве часами шаталась по зоопарку, обдумывая план спасения всех лишенных свободы существ, я никогда не соглашалась включить в него львов, тигров и пантер. Они пугали меня больше всего на свете.