Пункт третий - Татьяна Евгеньевна Плетнева

сам понимаешь. А в пермской тюрьме у тебя свои есть?

– Есть, – удивился чечен, – а тэбе зачем?

– Ну, ксиву вынести или еще что. Вдруг понадобится.

– Каму это – понадобится? – насторожился чечен.

– Да мне, – раздраженно ответил Рылевский. – Может, мне завтра добавят, тогда в Пермь на следствие повезут, вот я и спрашиваю – как тебе оттуда сообщить.

Анатолий Иванович привалился к перегородке и стал похрапывать.

Магомет кивнул Игорю Львовичу и спросил потихоньку:

– А пачему думаешь – добавят?

– А почему – не добавят? – отвечал Рылевский. – Вот ты, например, был бы на их месте, отпустил бы меня, а?

– Атпустил, – поразмыслив, решил чечен. – Полгода дал бы на воле побегать, самое большее – год. Пасматрел бы, что дэлать будешь.

– Я бы тоже дал, – сказал Рылевский. – А эти могут и не дать, понимаешь?

– Понял, – огорченно сказал чечен. – Ты тагда в тюрьме не ищи никого, тэбя самого найдут. Пароль старый.

Он наклонился к уху брата и четко продекламировал: «Сахрани маю рэчь…»

– Все правильно, – улыбаясь, одобрил Рылевский. – И я тебе на словах передам, так проще.

Он припал в свою очередь к братскому уху и прошептал: «Делай, что хотел».

– Дэлай, что хател, – тихо повторил Магомет. – А что я хател?

– РОРа прирезать, – спокойно напомнил Рылевский.

Чечен вскочил со шконки и завопил восторженным шепотом:

– Правильна, значит, я тагда гаварил! Па закону нашему гаварил – рэзать нада!

Анатолий Иванович поднял голову и спросил сонно:

– Что, разобрался с бабами?

– Правильна я гаварил!.. – не унимался чеченский брат.

– А что он говорил? – полюбопытствовал Анатолий Иванович, жалея, что проспал самое интересное.

– Говорил, что по закону гор их обеих мне э… любить придется, – соврал Игорь Львович, чтоб увести разговор от опасной темы.

– Брось ты, – возразил Пехов, – вот у меня как-то сразу три бабы было – одной носил, другая продавала, а с третьей просто так, по душе, жил, и ничего. Что ж мне, по-вашему, в Аллаха верить?

В доказательство своей правоты Анатолий Иванович рванул ворот казенной рубахи так, что верхние пуговицы отлетели; между смуглых выпирающих ключиц на груди у него висел жестяной самодельный крест, формой напоминавший знак трефовой масти.

– Не в обиду, Магомет, но крест воровской всегда носил и носить буду, – с достоинством произнес он и стал торопливо излагать свое кредо, что кресту, и в особенности воровскому, никакое количество баб не помеха и Аллаху тут делать нечего.

Игорь Львович, улыбаясь, переглянулся с чеченом и сказал:

– Ладно, чего завелся, все ясно. А Магомет мне советует Сашу выбирать, если уж с Аллахом у меня не выходит.

– Да, – серьезно подтвердил Магомет, – она, во-первых, привезла больше, во-вторых, глаза у нее красивые, темные и волос длинный, прикинь.

– Нет, – запротестовал Анатолий Иванович, – если уж брать, так Ирину. Покажите фотографии, Игорь Львович, тут и говорить не о чем. Ирина ваша – красавица настоящая, я-то с понятием.

– Ну пакажи ему, пакажи, – разгорячился вдруг Магомет, – пакажи, чего он дуру-то гонит.

Игорь Львович нехотя достал из конверта две фотографии.

– Рядом лежали, голубушки, – умилился Пехов.

– Пасматри – курит, – говорил Магомет, стуча пальцем по фотографии, – курит, вот, и глаза такие хитрые, и привезла мало, а Саша столько привезла – я паднять нэ мог.

Кудрявая и веселая Ирина Васильевна улыбалась лукаво, всем своим видом показывая, что ей наплевать на эту дикарскую критику.

– Век свободки не видать, тут и сравнивать нечего, баба настоящая, с такой не заскучаешь, сразу видать, и в кабак с ней можно, и по душе побазарить, и в койке – ясно, королева, – восторженно проговорил Анатолий Иванович и добавил мечтательно: – Эх, прикинуть бы ее как надо – и в кабак, чтоб у корешей слюна побежала.

– Знаешь, кого в кабак твой водят? – взвился в свою очередь Магомет.

– Знаю, – вызывающе сказал Анатолий Иванович, готовый биться насмерть за честь своей дамы, – женщин красивых, вот кого, а Саша эта тебе нравится, потому что на нее хоть вашу занавеску надевай.

– Хиджаб?.. – угрожающе спросил прапорщик и привстал.

Спор их, поначалу забавлявший Рылевского, на глазах превращался в газават.

Пришлось вмешаться и призвать стороны к миру и благоразумию.

– Обижаете, – говорил Игорь Львович, – у меня плохих не бывает, а о вкусах, сами знаете…

– Пайду, падъем скоро, – успокаиваясь, сказал чечен. – У магазина встречать буду, нэ беспокойся. – Он подмигнул Пехову и добавил: – Харашо бы – с Сашей.

2

– Вдвоем бы их и повстречать, – мечтал в полусне Виктор Иванович, – спешите медленно, суки. Они к поезду спешить будут. Так и сказать: спешите медленно.

– Всю ночь возишься, – проворчала его подруга и здорово поддала ему локтем в бок. – Спать не даешь, чума.

Найдя наконец нужные слова, Виктор Иванович успокоился и стал погружаться в сон.

Ветер шуршал по окнам жесткой снежной крупой, задувал в щели, вольно гулял по полупустой комнате. Женщина перевалилась через спящего, прошлепала по холодному полу в угол, где стояло ведро, зачерпнула воды и стала жадно пить.

На столе лежали остатки ужина – засохший хлеб, тарелка с потеками застывшего жира, нарезанный крупными кусками нехорошо пахнущий лук. И бутылки, пустые, как душа на рассвете.

– Все высосал, б. дь, – басом сказала женщина, осмотрев стол. – Волк тряпошный.

Она подошла к кровати и с ненавистью поглядела на Виктора Ивановича, потом, сетуя и матерясь, полезла под одеяло, к стене.

Неожиданно ожил будильник, затрясся на стуле и заблеял тонким дрожащим голосом.

– Во бля, – проговорила тетка, укутываясь в одеяло и выталкивая Виктора Ивановича из постели, – другой мужик хоть в выходной отоспится, чтоб бабу потом как следует в….ть, а этот…

– Сука, – неуверенно отозвался Виктор Иванович, спуская ноги на пол, – сука ты неотодранная, вот и всё.

Он включил верхний свет и стал одеваться, отстраненно, будто в первый раз, разглядывая убогую запущенную комнату, свой последний приют.

Стены с ободранными обоями, объедки, грязь на полу. И за окном, сколько он помнил, всегда одно и то же – холод, метель, тьма. Будто за все время так и не рассвело ни разу.

Женщина зашевелилась, сотрясая кровать, и высунула из-под одеяла плоскую ступню с корявыми пальцами.

Виктор Иванович потянулся за рубахой, нечаянно задел придвинутый к кровати торшер, и тот грохнулся так неудачно, что последняя оставшаяся в нем лампочка взорвалась и обдала пол стеклянными брызгами.

Стоило его сюда из Четвертинки тащить. Виктор Иванович уезжал налегке, и только с этим гребаным торшером сил не хватило расстаться: и о Надьке последняя память, и так просто – привык.

Совсем некстати вспомнилась ему Четвертинка – потерянный рай, житье с Надькой, да и без нее тоже ничего еще было, и приятели, и служба нормальная, а главное – свой насиженный дом.

И если бы не этот, долбаный во все дыры фраер – может, и устроилось бы все мирно и хорошо: женился бы он, кудрявую