Красное Село. Страницы истории - Вячеслав Гелиевич Пежемский
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Заведующим нашей артелью был Дмитрий Ахлестышев, по прозвищу „Хлестаков“. В течение трех лагерных сезонов он исполнял эту обязанность, и мы не могли пожаловаться на наш выбор.
Казарма в Авангардном лагере. Из альбома Николаевского военного училища
После завтрака мы отправлялись на свои участки, как и когда хотели. На ближние участки шли пешком, а на более дальние ехали или на извозчиках, или на подводах. Если была скверная погода, мы по желанию могли оставаться в бараке. Все, что от нас требовалось, – это выполнение съемки в назначенный срок, а как мы подразделяли время для нашей работы, мало интересовало наше начальство.
Скорее для проформы и весьма редко нас посещали на участках курсовые офицеры и наш профессор топографии подполковник Орлов, по прозвищу „Алеха“. Для проверки наших знаний постоянным и неизменным последнего был: „Укажите ваше сегодняшнее место нуля (техническое выражение)“. Если начальство не находило нас на наших участках, это оставалось без последствий.
Наш участок лежал верстах в 2–3-х к востоку от Дудергофа, который в мае месяце еще пустовал. Сезон дачников и „жуков“ (дам легкого поведения) начинался только в июне, по пребыванию полков гвардии в лагерь.
Маркитантская в лагере. Из альбома Николаевского военного училища
Во время съемок мы нанимали на окраине Дудергофа небольшую дачу, где мы могли и отдохнуть, и поесть, и, при желании, выпить. Начальство, конечно, знало о нашей даче, но смотрело на это сквозь пальцы, только бы не было бы скандалов и пьянства. На даче, как и на участках, маркитанты снабжали нас всем необходимым: и питьевыми, и съедобными припасами. Нашими частыми гостями там были юнкера других училищ, главным образом Николаевского кавалерийского, с которыми мы особенно дружили.
Часов в 5–6 вечера мы возвращались домой и, сдав наши планшеты одному из специально назначенных для этого „дядек“ (забыл его имя), мы опять собирались в столовую к обеду (или, вернее, к ужину). Затем опять перекличка, вечерняя молитва и наш рабочий день окончен. И так в продолжение трех недель»[68].
Лейб-гвардии Кирасирский Его Величества полк. Красное Село. 1902 г.
Из фрагмента становится ясно, что в конце XIX в. пажи на маневрах пользовались достаточной свободой, и так как происходили из знатных и состоятельных семейств, могли позволить себе достаточно комфортное существование. Впрочем, ни в гвардии, ни в училищах простое «сорение деньгами» и любые другие проявления заносчивости офицерским и юнкерским сообществом не поощрялись. Об этом говорит и В. С. Трубецкой в своих «Записках кирасира». Кстати, его воспоминания также начинаются с топографических съемок, которые для юнкеров были обязательны.
Маневры «начались с полуинструментальных мензульных съемок и каждому из нас был отведен в окрестностях Дудергофа отдельный участок местности, который мы должны были очень точно нанести на план с масштабом в 200 сажен в дюйме. В помощь нам давали малых деревенских ребятишек, которые таскали базисную цепь и помогали расставлять вехи. Мне попал довольно трудный участок, куда входил один из крутых и причудливых склонов дудергофской горы, усеянной дачными строениями.
Помимо этого склона знаменитой горы, в мой участок входил старинный Павловский редут, пашня, огороды, кустарники и кусочек железнодорожной линии Балтийской дороги, пересекаемый широким проселком. Склоны и вообще весь рельеф нужно было тщательно вычертить на плане горизонталями. Работу я должен был выполнить в недельный срок. С раннего утра и до вечера проводил я на своем участке у треноги с планшетом, визируя отдельные вехи, телеграфные столбы, шпили на дачах и составляя на бумаге причудливую и путаную триангуляцию. (Офицер), верхом на коне, дважды в день объезжал участки, проверял нас. Изредка на наших участках появлялся и сам генерал… на прекрасном гнедом коне.
Оригинальнее всех приспособился к съемкам некий Пр-в, сынок известного Московского миллионера фабриканта, попавший по протекции великой княгини Елизаветы Феодоровны вольнопером (вольноопределяющимся. – В. П.) в Лейб-гвардии конный полк. Этот увалень, женившийся перед службой на миловидной дочке известного думского деятеля и богача, работать теперь никак не хотел. Он выписал из Петербурга опытного землемера, для которого снял под Дудергофом отдельную дачу. Выписанный землемер и выполнял за Пр-ва всю работу, а сам Пр-в ограничивался лишь тем, что сидел на отведенном ему участке в кустиках, где наслаждался с молодой женой прелестями деревенской идиллии. Пр-в нанял в Дудергофе также особых махальных, на обязанности которых было следить, не едет ли начальство. И когда последнее появлялось на горизонте – махальные тотчас же сигнализировали об этом, как Пр-ву, так и его землемеру. В таких случаях из кустов проворно выскакивал Пр-в и становился у своей треноги с видом человека, поглощенного работой, а землемер со всех ног скрывался в канаву или в те же самые кусты, где таилась миловидная жена Пр-ва. Когда начальство, расписавшись на планшете Пр-ва, удалялось, землемер снова выползал из кустов и принимался за свою прерванную работу, а Пр-в возвращался к своим прерванным удовольствиям. Стоит ли после этого говорить, что Пр-в сдал топографию лучше всех нас?.. Пр-в, хотя и отбывал повинность в одном из наиболее „дорогих“ полков гвардии, однако, несмотря на высокую протекцию, офицером туда принят не был, и вышел в один из гусарских армейских полков. На самом деле, нужно сказать, что Пр-в держал себя несколько бестактно, всячески афишируя свое миллионерство, и хвастал богатством, демонстративно швыряясь деньгами, что в его положении было неумно, ибо расценивалось как известный признак довольно-таки дурного тона богатого выскочки. В гвардии это не прощалось. Сорить деньгами можно было там иной, более приличной манерой
