Британские коммандос - Паркер Джон

Однажды нас, несколько человек, вызвали к начальству и, как смутьянов, заперли в тюрьме. В тот день мы услышали о конце войны и приезде Красного Креста. Нас два или три раза очень хорошо накормили, выдали кучу сигарет, рисовые лепешки и бог знает что. Когда нас выпустили, делегация Красного Креста уже уехала, оставив для каждого наборы с зубной пастой и прочим. На следующий день явились китайцы с еще большими сумками, набитыми примерно тем же. Через некоторое время нас выстроили, отвезли на грузовиках к железнодорожной станции, оттуда в Паньмыньчжон, где нас и обменяли».

Когда пленные Корейской войны вернулись домой, еще и речи не было о психологической помощи. Многие были тяжело больны и их лечили месяцами; некоторые умерли вскоре после возвращения. Те, кто выздоровел физически, как Пескетт, вернулись в свои части, но, несомненно, мучительные воспоминания преследовали их. Пескетт женился на медсестре, с которой познакомился вскоре после освобождения, и она помогла ему вернуть душевное здоровье, хотя временами это было нелегко. Случалось так, что он выходил из дома только с наступлением темноты, не мылся и не брился. «Я был грязным дьяволом. Морские пехотинцы просто оставили меня в покое, а потом офицер вызвал меня к себе и просто сказал: «Поговори со мной», а я разрыдался. Он сказал: «Продолжай, не сдерживайся». Я проплакал минут двадцать, а в конце он сказал: «Теперь иди домой, вымойся, и утром увидимся на плацу». Я все так и сделал. Два месяца спустя я носил сержантские нашивки. Мне подарили время, и это все, что мне было нужно».

Джон Пескетт остался в морской пехоте, и позже провел много лекций и бесед о сопротивлении на допросах. Он многому научился на личном опыте, а для британцев это была первая психологическая война в таком масштабе. Позже методы влияния на людей с целью изменить их убеждения и заставить поверить в правдивость того, что они считали ложью, назвали идеологической обработкой или «промывкой мозгов». Впервые этот термин применили к методам, используемым китайскими коммунистами в программах «перевоспитания» после их прихода к власти в Китае в 1949 году.

Глава 15. ОТСТУПНИК

Документальные и устные свидетельства пролили свет на различные методы, которыми китайцы и северные корейцы пытались обратить военнопленных в коммунистическую веру. На ранней стадии в приказах верховного китайского командования были четко расписаны простые действия: «все пленные офицеры и рядовые… должны посещать и тщательно конспектировать лекции… Все должны систематически изучать литературу… Плохое поведение, шум, шутки, сон на занятиях строго запрещаются».

Впоследствии выяснилось, что процедура «обращения» была гораздо шире обязательных лекций и чтения. Лагеря военнопленных прилежно обследовались, и заключенные классифицировались по категориям: «невосприимчивые», «прогрессирующие» и «сотрудничающие». Применялись и такие формы внушения, как изолирование пленных в тюремной камере или маленьком помещении, избиения, пытки, и при этом бесконечно повторялось, что их убеждения ошибочны. Их не кормили и не давали спать до тех пор, пока измученная жертва не отказывалась от собственных убеждений и не соглашалась с доводами палачей. Для большинства жертв это была лишь временная хитрость.

Эндрю Мелвин Кондрон оказался единственным из британскх солдат в Корее, кто решил не возвращаться домой и уехал в Китай с двадцатью двумя американскими отступниками. Он утверждает, что не подвергался идеологической обработке и не вернулся домой по собственной воле, хотя некоторые психологи склонны оспорить это заявление. Воспоминания Кондрона не только позволяют нам взглянуть на случившееся его глазами, но и подтверждают ужасающие условия, в которых содержались военнопленные.

Кондрон родился в шотландском графстве Уэст-Лотиан в рабочей семье. Его отец участвовал в Первой мировой войне и во Второй, в частности, при Дюнкерке. В 14 лет Кондрон бросил школу, мечтая о торговом флоте, а пока закончил радиотехнические курсы в Эдинбурге и принялся искать работу. Война только что закончилась, и рынок рабочей силы был перенасыщен радиотехниками. Семнадцатилетний Кондрон, жаждавший приключений и путешествий, решил пойти в коммандос. В августе 1946 года он завербовался в Королевскую морскую пехоту на обязательные тогда 12 лет. Его родителям это не очень понравилось, но в конце концов они дали свое разрешение. Два года Кондрон провел на Средиземноморском флоте на борту «Ливерпуля». После окончания курсов повышения квалификации радистов он оказался в списке кандидатов в отряды коммандос № 42 и 45, находившиеся тогда в Малайе; в июне 1950 года он уже собирался погрузиться на корабль, когда разразилась Корейская война.

«Начался набор добровольцев в специальную группу коммандос на Дальнем Востоке. Мы все понимали, что в Корею. Я всерьез собирался пойти добровольцем, но тут один приятель написал мне из Куала-Лумпур (Малайя), что у них есть хорошая радиостанция и я должен попытаться попасть туда. Поэтому я не стал записываться в добровольцы. Однако через несколько дней появилось новое объявление, мол, большинство вакансий на Дальнем Востоке занято, но не хватает связистов, саперов и тому подобных, так что все эти специалисты зачислены в часть автоматически. Мое имя было в списках. Справедливости ради, надо отметить, что всем зачисленным предлагалось собеседование. Кое-кто не хотел вступать в ту часть по личным или семейным мотивам и, насколько я знаю, их вычеркивали из списка. Когда пришла моя очередь, я беседовал с майором и в итоге сказал, что не возражаю. Дело было так. Он спросил: «Ты с нами?», и я ответил: «Да, сэр».

По-моему, большинство верило, что война скоро закончится. Я лично не задумывался о политических последствиях. Я из простой рабочей семьи, и у меня нет твердых политических убеждений; в то время я считал политиков профессионалами, выполнявшими свою работу. Пожалуй, в целом, я был антикоммунистом, но никогда особо не вникал в суть. Просто среди моих сверстников существовало мнение, что коммунисты хотят завоевать весь мир. Была еще одна причина: мой брат служил в ВВС и в Сингапуре попал в плен к японцам, работал на железной дороге в Сиаме. Три года он пробыл в плену. Он выжил, еле выжил. И я помню наши разговоры, когда он вернулся домой. Он не любил вспоминать, но иногда рассказывал кое-что: их избивали, а со своими собственными солдатами японцы обращались почти так же жестоко, как с военнопленными. Думаю, по многим вопросам у него было более объективное мнение, чем у газетчиков. Он не любил японцев; он их ненавидел, но имел свою точку зрения. Он как-то случайно обмолвился, что корейцы в японской армии были еще более свирепыми и жестокими, чем японцы. Настоящие садисты.

Так что, когда я приехал на Дальний Восток, я уже не любил корейцев, и для меня мое отношение было гораздо важнее политических взглядов. Из учебного лагеря коммандос мы в гражданской одежде вылетели в Японию. Предполагалось, что наши перемещения — строжайшая тайна, но, когда мы в гражданском прибыли в Лондон, на наших сумках были надписи «RM Commando». Двумя группами мы вылетели из лондонского аэропорта с остановкой в Каире. Если бы кто-нибудь начал задавать нам вопросы, надо было сказать, что мы — футбольная команда. Мы прибыли в американский армейский лагерь, «Лагерь Макгилл», и переоделись в летнюю камуфляжную форму. Там мы учились пользоваться американским оружием и десантироваться с подводных лодок и транспортных судов.

Мы начали совершать рейды, еще базируясь в Японии. Я был на американском корабле «Басс». Обычно в час или два ночи, милях в пяти от берега, в море сбрасывали наши резиновые лодки и привязывали их к моторке, которая тащила их дальше. Милях в двух или трех от берега мы начинали грести сами. Как правило, в рейд отправлялись три-четыре лодки по шесть-восемь человек в каждой. Мы были легко вооружены, самое серьезное оружие— автоматические винтовки Браунинга. Рейды были хорошо спланированы и согласованы между нашими офицерами и американцами. Мы всегда получали четкие инструкции; в основном наши цели были очень важными и недоступными для авиации.