Белые цветы - Абдурахман Абсалямов

— Милая моя Асия, не надо, не мучай себя. Я ведь говорила тебе, у меня — тоже… Легкое счастье все равно не сделало бы меня счастливой, а настоящее — не дается…

— Может, и вправду так. Иногда мне до того тяжело, что хочу забыть Ильдара. Потом снова… Любовь, говорят, украшает жизнь, приносит радость. А я пока знаю одни лишь муки, вижу одни шипы. Может, он вообще не вернется, а я все буду ждать его…

Асия опять растянула гармонь. Она подбирала какую-то новую мелодию. И Гульшагида, словно угадав, что нужно гармонистке, коснулась ее плеча рукой, тихо запела:

Не тоскуй, не томись, сердце девушки!Не желтей, словно лист, душа девичья…

Асия сразу же уловила мелодию, стала вторить на гармошке.

— Что это за песня? — спросила Асия, когда Гульшагида кончила петь.

— Это у нас в Акъяре поют.

— А кто сочинил?

— Откуда я знаю!

Асия уже уверенней наигрывала мелодию. Попросила Гульшагиду спеть еще раз. Разве можно было отказать? И снова полилась грустная песня.

Хатира-апа давно уже вышла из кухни и, прислонясь к дверному косяку, слушала.

А когда гармонь и песня смолкли, она, — чтобы не видно было, как по лицу ее текут слезы, — закрыла дверь.

— Асия, — начала Гульшагида, считая, что настала подходящая минута, — ты не будешь сердиться на меня… ну, если я спрошу… Скажи: как это можно — любить одного, а гулять с другим?

— Я не гуляю с другим, — быстро ответила Асия, словно ожидала этого вопроса.

— А Салах? — в упор спросила Гульшагида.

— Ну какое же это гуляние! Салах нужен мне только в такие минуты… когда уже совсем не знаешь, куда девать себя.

— Но все же, Асия…

— Не говорите мне об этом! — нервно сказала девушка. — Вы, наверно, никогда не испытывали такой смертельной тоски, такого одиночества. Это ужасно!

— Знаю, Асия, знаю! И у меня бывают невыносимо грустные минуты. Но я терплю, креплюсь.

— А если терпеть невмочь? Да и надо ли?!

— Все равно терплю.

Асия наклонила голову, опустила задрожавшие ресницы. Гульшагида обняла ее за плечи. Ей тоже хотелось плакать. Она думала о Мансуре, о Диляфруз, о себе… О многом думала она и не находила ответа. Ну хотя бы взять Диляфруз… Неужели она ветреная девушка? Ведь Саматов причинил ей немало горя. А теперь… Теперь, наверно, Диляфруз, опять одинока. А ведь она заслуживает лучшей участи.

Утром в больнице Гульшагиду разыскала врач Вера Павловна — подруга Гульшагиды еще по университету — и сообщила, что в одном из медицинских учреждений города состоится, как она выразилась, чрезвычайно интересная лекция профессора Янгуры о лечении сердечных заболеваний хирургическим способом. Казанские медики считают эту лекцию большим событием.

— Тебе непременно нужно пойти. Это ведь тема твоей диссертации! — с какой-то повышенной горячностью убеждала Вера Павловна. Заметив, что Гульшагида колеблется, торопливо добавила: — Понимаю, понимаю!.. Все же сумей поставить себя выше всяких обывательских сплетен. Наука должна быть на первом месте.

И Гульшагида пообещала ей быть на лекции.

Вот они уже сидят в одном из последних рядов переполненного и гудящего большого актового зала. Встреченный аплодисментами, Янгура вышел на трибуну, с достоинством поклонился слушателям. От начала до конца он провел свою лекцию в превосходном тоне, свойственном лишь опытным ораторам. Надо отдать ему справедливость, он хорошо ориентировался в материале и овладел вниманием аудитории. Гульшагида, как и другие, слушала с большим интересом. Что ни говори, этот человек умеет расположить к себе. Его суждения были смелыми и увлекательными, примеры — убедительными. Гульшагиде даже показалось, что теперь терапевтам нечего и лечить сердечников, надо все передоверить хирургам.

— …Те времена, когда хирургам запрещали прикасаться ножом к некоторым внутренним органам человеческого организма, можно считать, канули в вечность. Современная хирургия идет в ногу с другими научно-техническими достижениями. И противиться этой поступи какими бы то ни было средствами и неразумно и бесполезно. Сейчас хирурги обрели право и возможность вторгаться в область сердца, и возражать против этого могут только те, кто окостенел, не способен понять нового, боится движения вперед! Участь таких людей незавидна…

В этих заключительных словах Гульшагида не почувствовала излишней выспренности, казалось, они произнесены были с должной верой и горячностью.

Успех лекции был несомненным. Слушатели, собравшись группами, обменивались мнениями. И если бы Гульшагида прислушалась, она несомненно обратила бы внимание на реплику хирурга Гаделькарима Чалдаева:

— Способен, несомненно, способен. Одного не хватает Фазылджану: самостоятельного мышления. Материальчик все же компиляционный.

Гульшагиду не занимала мысль, видел ее Янгура с трибуны или не заметил, ей просто некогда было подумать об этом. Но лектор, закончив свое выступление и ответив на многочисленные вопросы, сейчас же спустился в зал и, на ходу раскланиваясь с многочисленными знакомыми, прошел прямо к Гульшагиде, с большим уважением поздоровался. Не забыл уделить внимание и Вере Павловне. Он еще не остыл от возбуждения — дышал часто и горячо, глаза блестели, и с лица не сходил румянец. В эту минуту моложавый профессор был интересен, привлекателен.

— Нам с Гулечкой остается сожалеть, что не стали в свое время хирургами, — чуть кокетничая, говорила Вера Павловна. — Вы, Фазылджан Джангирович, провели лекцию с таким вдохновением, словно стихи читали.

— Спасибо!.. А вот у Гульшагиды-ханум, кажется, несколько иное мнение?

Разговаривая с Верой Павловной, Янгура не спускал глаз с Гульшагиды. Она тоже сочла необходимым уверить, что слушала лекцию с большим вниманием. Она хотела было направиться к выходу, не отставая от Веры Павловны, но Янгура чуть задержал ее:

— Не торопитесь, я вас подвезу на машине. — Заметив настороженность Гульшагиды, он вполголоса, с оттенком обиды добавил: — Не унижайте меня, Гульшагида-ханум. Я, право, не заслужил этого.

Они были уже в вестибюле. Вера Павловна отошла к зеркалу, чтобы поправить шапочку.

Гульшагида ответила насколько могла спокойно:

— Фазылджан Джангирович, я ведь по доброй воле пришла на лекцию, с интересом слушала. Разве это не доказывает мое уважение к вам?

Он поклонился и с еще большим жаром принялся доказывать, что на улице холод, ветер, в машине будет спокойней. Теперь он приглашал и Веру Павловну. Впрочем, ее-то не пришлось уговаривать, она первая уселась в машину.

Янгура взялся за руль, вежливо осведомился, куда везти. Гульшагида поторопилась назвать адрес Веры Павловны.

Ехали молча. Почти без слов, сдержанно попрощались.

Когда женщины остались одни, Вера Павловна принялась горячо убеждать Гульшагиду заглянуть на минутку к ней.

— Нет, нет, спасибо! — отказывалась Гульшагида, ссылаясь на усталость и позднее время. Примирились на том, что Вера Павловна проводила ее до трамвайной остановки.

— Он тебя любит, Гулечка. Безумно любит! — принялась убеждать Вера Павловна. — Я женщина и умею отличать подлинное чувство от пустого ухаживания. Он не сводил глаз с тебя.

Гульшагида шла молча, спрятав лицо в воротник. Улица была освещена лишь белизной снега да ущербным месяцем. Фонари почему-то не горели. Люди, подгоняемые морозом, торопливо проходили мимо. Снег скрипел под их ногами. Деревья были окутаны инеем.

— Как ты вела бы себя на моем месте? — наконец спросила Гульшагида.

— Я-то? Я взвесила бы все… — бойко ответила Вера Павловна. На кокетливом и немного озорном женском языке это означало: «Я не лишала бы себя удовольствия».

Гульшагида ничего не ответила. Говоря по правде, на лекцию Фазылджана Янгуры она пришла с тайной надеждой увидеть Мансура. А он, должно быть, умышленно избегает бывать там, где можно встретить Гульшагиду.

6

На следующий день у подъезда больницы остановился чей-то «газик». Мужчина средних лет, в поношенном кожухе, натянутом поверх пальто, быстрым шагом направился в вестибюль, попросил вызвать врача Гульшагиду Сафину.

— Скажите, что Гарифулла-абы хотел бы повидать ее, — объяснил он медсестре.

Гульшагида не заставила ждать себя — примчалась сияющая от радости.

— Я даже не поверила, что это вы! — радостно говорила она, едва успев поздороваться. — Какими судьбами, Гарифулла-абы? Как поживают мои земляки?

— Все живы-здоровы, шлют тебе массу приветов, — говорил секретарь райкома. — Ну, как устроилась па новом месте? Не очень трудно приходится?

— Спасибо! Без труда ничего не дается. Все же я нашла комнату. Пожалуйста, приходите вечером — сами увидите.