Протокол «Сигма» - Роберт Ладлэм

А потом...

А потом я нашел фотографию основателей этой компании, и мой отец оказался среди них. Затем в хижине Лизл и Питера я нашел страницу из учредительного документа корпорации. А потом они попытались убить нас обоих — меня и Лизл — и скрыть улики, взорвав дом.

Так что вполне возможно, что они... снова эти безликие и безымянные Они... вышли на моего отца и дали ему знать о том, что секрет перестал быть секретом. Секрет его прошлого или, может быть, секрет этой непонятной корпорации? Или всего сразу?

Вероятно, так все и было, очень вероятно. И теперь они пытаются уничтожить любого, кто знает об этой компании...

Что еще могло заставить Макса так внезапно и таинственно исчезнуть?

Может быть, его заставили куда-то поехать и там с кем-то встретиться...

Бен был уверен только в одной своей догадке: внезапное исчезновение отца было каким-то образом связано с убийствами Питера и Лизл и с обнаружением документа.

Он вернулся к “Рэнджроверу”, заметив в свете восходящего солнца глубокие царапины, испортившие краску на боках, и поехал обратно на Зерингенплатц.

Поставив машину у тротуара, он уселся поудобнее и позвонил в Принстон, Нью-Джерси.

— Профессор Годвин?

Судя по голосу, старый профессор уже спал.

— Это Бен Хартман.

Джон Варнс Годвин, специалист по европейской истории ХХ века, был в свое время самым популярным лектором в Принстоне. Хотя он давно уже отошел от дел — ему исполнилось восемьдесят два года, — но все равно каждый день приходил на работу в университет.

Бену представился Годвин — высокий, костлявый, седой, с морщинистым лицом.

Годвин был для Бена не только научным руководителем, но и в какой-то степени заменял отца. Бен вспомнил, как однажды они сидели в заваленном книгами кабинете Годвина в Дикинсон-холл. Янтарный свет и особый — смесь плесени и ванили — запах старых книг.

Они беседовали о том, каким образом ФДР[21] вовлек придерживающиеся изоляционистской политики Соединенные Штаты во Вторую мировую войну. Бен писал работу о ФДР и сказал Годвину, что его больно поразила нечистоплотность поступков Рузвельта.

— Ах, мистер Хартман, — ответил Годвин. Тогда он называл Бена именно так. — Как там у вас с латынью? Honesta turpitudo estpro causa bona.

Бен тупо посмотрел на профессора.

— Если цель хороша, — перевел профессор с лукавой улыбкой, медленно и раздельно проговаривая слова, — то и преступление есть добродетель. Публилий Сир. Этот человек жил в Риме за сто лет до Христа и сказал много умных вещей.

— Не думаю, что я с этим согласен, — заявил Бен, наивный студент, охваченный праведным негодованием. — По мне, в этих словах нет ничего, кроме оправдания обмана. Надеюсь, что я никогда такого не скажу.

Годвин внимательно посмотрел на него, кажется, он был озадачен:

— Я думаю, что именно поэтому вы и отказываетесь войти в отцовский бизнес, — многозначительно произнес он. — Вы предпочитаете остаться чистеньким.

— Я предпочитаю учить детей.

— Но отчего вы так уверены, что хотите именно учить? — спросил Годвин, прихлебывая темно-золотистый портвейн.

— Оттого, что я люблю это занятие.

— Вы совершенно в этом уверены?

— Нет, — признался Бен, — как можно в двадцать лет быть в чем-то совершенно уверенным?

— О, я считаю, что двадцатилетние совершенно уверены во многих вещах.

— Но почему я должен заниматься делом, для меня неинтересным — работать в компании, основанной моим отцом, делая деньги — больше, чем мне когда-либо может понадобиться. Я имею в виду — какая от наших денег польза обществу? Почему я должен быть богатым, в то время как у других на столах пусто?

Годвин закрыл глаза:

— Это большая роскошь — воротить нос от денег. У меня в классе были очень богатые студенты, даже один Рокфеллер. И они стояли перед той же самой дилеммой, что и вы — не позволить деньгам управлять своей жизнью, или держать себя в четко очерченных границах и делать что-то общественно полезное. Ваш отец, однако же, один из величайших филантропов страны...

— Ну, да, а разве Рейнольд Найбур[22] не говорил, что филантропия — это одна из форм патернализма? Что привилегированный класс старается сохранить свой статус за счет подачек неимущим?

Годвин удивленно возвел глаза к потолку. Бен изо всех сил старался не улыбаться. Он просто прочел эти слова на занятиях по богословию, и они прочно засели в его памяти.

— Один вопрос, Бен. Решение стать учителем в начальной школе — это на самом деле бунт против отца?

— Может быть, и так, — ответил Бен, не желая врать. Он хотел еще добавить, что именно Годвин вдохновил его на то, чтобы стать учителем, но это могло бы прозвучать слишком напыщенно. Да, слишком.

Ответ Годвина очень его удивил:

— Молодец! Для того чтобы принять такое решение, нужно мужество. И вы будете первоклассным учителем, я в этом не сомневаюсь.

Теперь же Бен сказал:

— Извините, что я так поздно звоню...

— Ничего, Бен. Откуда вы звоните? Связь...

— Из Швейцарии. Послушайте, мой отец пропал...

— Как это “пропал”?

— Сегодня утром он вышел из дома и куда-то уехал. Мы не знаем куда, и я решил спросить у вас, ведь вы говорили с отцом утром, как раз перед тем...

— На самом деле я просто ответил на его звонок. Он хотел поговорить насчет еще одного дара Центру, который намеревался преподнести на днях.

— И все?

— Боюсь, что да. Насколько я помню, ничего необычного. На всякий случай, если он мне еще раз позвонит, как я могу с вами связаться?

Бен дал Годвину номер своего мобильного телефона.

— Еще вопрос. Не знаете ли вы в Цюрихском университете кого-нибудь, кто занимается тем же, что и вы — историей современной Европы?

Годвин ненадолго замолчал.

— В Цюрихском университете? Карл Меркандетти, лучшего специалиста не найти. Исследователь высшего класса. Он специализируется на экономической истории, но в лучших традициях Европы, знает очень много и из других областей. Еще у него есть изумительная коллекция граппы; такой не найдешь, пожалуй, больше нигде. В общем, это именно тот, кто вам нужен.

— Благодарю вас, — сказал Бен и отключился.

Он откинул спинку сиденья, намереваясь несколько часов поспать.

Он спал тревожно, все время просыпаясь, в его сон врывались непрекращающиеся кошмары, в которых он снова и снова видел взрывающуюся хижину Лизл и ничего не мог поделать.

Проснулся Бен в начале десятого. Зеркало заднего вида продемонстрировало невеселую картину — небритый, грязный, темные круги под глазами, — но ему просто негде, да и некогда побриться и умыться.

Нужно начинать раскапывать прошлое, которое теперь уже не было прошлым.

Глава 18

Париж

Офис “Группы ТрансЕвроТех СА”, расположенный на третьем этаже отделанного известняковыми плитками здания на проспекте Марсо в восьмом аррондисмане[23], был отмечен только маленькой бронзовой табличкой. Эта табличка располагалась на каменной стене возле парадной двери дома, ничем не отличалась от еще шести таких же табличек с названиями юридических фирм и других мелких компаний и почти не привлекала к себе внимания.

Посетители никогда не приходили в “ТрансЕвроТех” без предварительной договоренности; любой, кому довелось бы там побывать, не увидел бы ничего необычного: молодой мужчина-секретарь, сидящий за стенкой с маленьким окошечком, сделанной из похожего на простое стекло пуленепробиваемого поликарбоната. А за его спиной — маленькая почти пустая комната, в которой не было ничего, кроме нескольких стульев из литой пластмассы и одной-единственной двери, ведущей во внутренние помещения.

Никому, конечно, и в голову не пришло бы, что секретарь всегда вооружен и что он вообще отставной офицер из войск коммандос, что повсюду установлены искусно скрытые камеры наблюдения, пассивные инфракрасные датчики движения и что каждая дверь снабжена невидимыми электромагнитными датчиками сигнализации.

Конференц-зал, скрытый в глубинах офиса, фактически представлял собой комнату, устроенную в пределах другой комнаты; это был модуль, отделенный от окружающих бетонных стен резиновой прокладкой толщиной в фут, которая полностью гасила любые звуковые колебания (в первую очередь соответствовавшие частотам человеческого голоса), так что разговоры никто не смог бы услышать из-за стены. Непосредственно к конференц-залу примыкало помещение, в котором было установлено несколько пеленгаторов с разнообразными антеннами, постоянно занятых поиском высокочастотных, сверхвысокочастотных, гиперчастотных и микроволновых передач, чтобы пресечь любые попытки подслушать происходящее в святая святых. К антеннам был также подключен анализатор спектра, запрограммированный на проверку фоновых радиоизлучений, чтобы обнаружить любые аномалии.

В торце большого стола, похожего на гроб из красного дерева, сидели два человека. Их разговор был защищен от подслушивания включенными одновременно генераторами “белого шума” и “бормоталкой” — звукозаписью, создававшей разноязыкий гомон, похожий на шум, стоящий в переполненном баре. Ни один виртуоз, которому оказалось бы по силам обмануть сложную систему безопасности и подслушать то, что происходило в зале, не смог бы выделить слова этих двоих из фонового шума.