Выход где вход - Татьяна Алексеева

Вера, уже почти расслабившаяся за чаем, подтянулась как солдат на плацу при появлении генерала.

— Как это мечты далеки от жизни? Да они зачастую наш выбор и определяют. Человек всегда ищет что-то похожее на свой заветный образ. И как завидит хотя бы смутное подобие, сразу за это хватается. Ну, если его, конечно, грамотно подтолкнуть. Я сама как риелтор много раз… Главное — угадать невысказанное. Потому что задушевные представления люди обычно скрывают. Как в литературе.

— Ну, а литература-то тут причем? — ввинтился в беседу Костя.

Дети, набив карманы конфетами и печеньем, потянулись к выходу — подальше от взрослых бесед.

— Она же сплошь и рядом — попытка изобрести для своих тайн особый язык, сказать, не называя. Собрать 'малый остаток' из единомышленников, способных это неназванное угадать, — пояснила Вера, тормозя на ходу Петьку и поправляя ему сбившийся воротник. — Да и вообще… Только то, что не исчерпаешь словами, может стать пищей для хорошего разговора.

Петька, увидев, что мама тянется с салфеткой, чтобы промокнуть ему рот как маленькому, решительно удрал с кухни.

— Умолчания значат больше, чем слова, — вздохнула Вера, отказавшись от попытки цивилизовать ребенка. — Тайный смысл похож на змею. Жалит из травы, когда не ждешь… А мысль как основа литературы — это пушкинская традиция.

Марина, заметив на краю стола снятые колечки, потянулась за ними.

— Настоящая литература у нас всегда была катакомбной! — оживилась вдруг Вера. — Жалею, что отказалась этот колодец раскапывать, — как и остальные мои сокурсники, впрочем.

— Наши все совсем неплохо устроились — особенно те, кто поменял профессию, — возразила подруга, любовно возвращая колечки на пальцы. — Одна ты тоскуешь по прошлому, по своим прежним возвышенным настроениям. Очнись.

— Мы недавно со Светланой Савельевной о том же самом разговаривали, — поникла Вера. — Нет, не могу я забыть чувство принадлежности к тайному ордену, которое испытала в молодости. Ощущение, что книги и есть наши катакомбы, пространство, где можно выпестовать 'нового человека', как революционеры мечтали.

Костя помалкивал, глядя на неё как-то сразу и сочувственно, и отчужденно. Возникшую неловкость Вера прикрыла очередным куском торта, уже не лезущим в горло. Рассердившись на себя, всё-таки продолжила, обращаясь, правда, исключительно к Марине:

— Понимаешь, у нас из-за размеров страны общение стало возможно на особенной глубине. Вот представь себе: пустота, ветер, безбрежность. Огромные промежутки между городами…

— Да-да, тут единственное спасение — человеческие связи. Только они и помогают не потеряться, — унизав пальцы, Марина, любуясь, отставила в сторону руку. — Твоё чистое поле — всё равно что открытый космос! В нём без человеческой теплоты не выжить.

— Все 'плюсы' и 'минусы' российской жизни выросли из огромности территории! — впала в привычный транс Вера. — Из наших бескрайних расстояний, а значит из расставаний непрестанных. Из того, что каждый, в конечном итоге, здесь оказался предоставлен сам себе! Отсюда и невытравимая нужда в разговоре.

Марина заметила пятнышко на одном из колец и потянулась за влажной губкой.

— Ну, предположим… Разговор тут главное, что людей объединяет, — на кухнях, в очередях, в маршрутках, — почистив колечко, Марина повернулась к Вере. — Положим, это — универсальный атом здешней жизни! Но ты скажи…

— Нет, а толку-то от подобных разговоров?! — встрял Костя. — Ну, поговорили…

— Уж не знаю, как там в маршрутках, — возмутилась непониманием Вера. — Я сейчас не беру в расчёт бытовой обмен репликами или перемалывание очевидного. У публичного общения — свои законы. Важен только тот разговор, в который вовлекаются всё новые поколения. Люди всерьёз отвечают на реплику, произнесенную лет сто назад. Иные верят, что их слова через десятки лет найдут собеседника… Ведь она после Пушкина так и пошла разматываться, литература-то, — как один общий разговор, в котором все друг друга имеют в виду и все друг с другом собеседуют. Разве нет?

Костя, хлопнув ладонью по столу, решительно подытожил:

— Всё, Верка. Достала! Надеюсь, когда мы уедем, ты перестанешь долбать окружающих речами про российскую специфику. Тебе все-таки надо было в школу идти работать. А про катакомбы и тайный орден — неплохо… Ты это откуда взяла?

— Чувствую, — глухо выдохнула Вера. — Понимаешь, я каждой своей клеточкой изнутри это чувствую.

И добавила, гневно сверкнув глазами:

— Здесь всё — моё!

Костя глянул в ответ примирительно, взглядом приглашая Веру улыбнуться.

— Ну, ты прям как Императрица: 'Всё — моё!', - ласково подтрунил он.

И совсем уже мирно, почти заботливо произнес, как говорят разбуянившемуся ребёнку:

— Твоё, твоё. Успокойся.

Мда. Похоже, все объяснения — мимо. Никогда он не воспримет Веру всерьёз. Его взгляд и интонация не оставляли на сей счет сомнений. Наверняка, Костя умел быть другим: ласковым, понимающим, — с Мариной, добродушным и искренним — с друзьями. Но Вере достаются лишь формальная вежливость, смешки, да колючки. Хотя может ли быть иначе? Вера ведь и сама от него наглухо закрыта. И даже не скрывает от себя, что всегда видела в нем лишь препятствие, помеху на пути к подруге.

— У-у-у, мне пора, — забеспокоился Костя, глянув на часы. — Счастливо, Вер. Может, сегодня ещё увидимся.

И, поцеловав Марину, исчез в глубине прихожей. Она ушла его провожать, о чем-то напоминать, запирать дверь. Вернувшись, обнаружила Веру, с обречённым видом припавшую к спинке стула. Та сидела и смотрела в одну точку.

— Вер, что у тебя случилось? Что ты от меня скрываешь?

Ответа не было, словно Вера не слышала её слов. Мысленно переместилась куда-то, где была недосягаема.

— Вер, мне за тебя страшно! — насторожилась Марина. — Ты замкнулась в своём мирке. Всё меряешь только по себе, ничем не интересуешься. И чем дальше, тем больше.

— А мне уже ничто не поможет, — откликнулась вдруг Вера. — Взять хоть того же Кита… Теперь и он меня будет сторониться.

— А что случилось с Китом? Ты мне не рассказывала.

Марина сдвинула в сторону мешавшую тарелку. Глаза зажглись любопытством как огоньки на новогодней ёлке.

— Да так, — кисло протянула Вера, надкусывая конфету. — Была тут ситуация…

Эх, не хотела же ничего рассказывать! Внутри всё ныло и скручивалось в узел при воспоминании. Ощущение собственной никчёмности, наивности, глупости не давало покоя. Разговор с Мариной только обострит эти чувства. Да и что можно сказать в своё оправдание? А всё же надо с кем-то поговорить, чтобы не свихнуться от тоски и бессилия…

Марина слушала с вытянутым от разочарования лицом. Наконец, посетовала:

— Теперь-то ты хоть понимаешь, насколько у тебя всё запущено? Надо хорошенько все обдумать. Отношения ещё можно повернуть.

— Марин, хватит меня пристраивать, — скривилась Вера. — Мне от этого только хуже. Не хочу я себя менять. Заранее знаю, что бесполезно. На мне уже только крест поставить…

— Вер, нельзя к себе так относится! — возмутилась Марина. — Подумай — ведь ты же женщина! И ещё совсем не старая…

Она недоверчиво всматривалась в Верины бесцветные глаза, пораженная необъяснимым упорством. Не только женские радости и развлечения, но и никакие другие уже не смогли бы сдвинуть подругу с места. Вера то ли совсем превратилась в кисель, то ли на зло пытается себя всем противопоставить. Доказать, будто бы она выше всех этих примитивных попыток 'нравиться' окружающим…

Ещё студентками они спорили, не унижает ли женщину стремление всех к себе расположить, очаровать, притянуть внимание. Марине виделось, что именно таким путём рождается красота, а в Вере то и дело просыпался бунтующий подросток, стремящийся всё сделать наперекор. Чем больше ей мнилось, что она будто бы 'должна' быть женственной, тем упорнее она этого избегала.

Марина включила чайник, чтобы не закипеть самой. Подобрав крошки со скатерти, так и застыла с ними. Горсть, сжатая в кулак, придавала ей воинственный вид. Чайник в который уже раз запыхтел и щелкнул. Стряхнув колючие крупинки в раковину, Марина заторопилась к нему.

— Судишь о чужих делах, а свои-то проблемы ты понимаешь? — сердито упрекнула она. — Неужели не догадываешься, в какой дыре ты сидишь?

Несколько капель от льющегося кипятка попало Вере на руку. Но она не почувствовала.

— Ты про деньги? Про куртку? — Вера оторопела от непривычного для подруги ожесточения. — Ну, да. Бывают трудные моменты.

— Какие деньги? — ахнула Марина. — Впрочем, деньги, конечно, тоже… Я имею в виду твоё высокомерное к ним отношение. Но это уже — следствие, а начинается-то всё — в голове… Ты не думала, что пора измениться? Для начала подстричься, одеться…