Слово о полку Игореве – подделка тысячелетия - Александр Костин

«С точки зрения опытных военачальников тех времен, сапоги были отличительным признаком профессионального войска. Именно поэтому в 985 году, увидев их на всех плененных болгарах, Владимир со своим дядей Добрыней проявили разумную осторожность, отказавшись от сбора дани с побежденных. В качестве данников они предпочли «искать лапотников». Насколько же уместен «засапожный нож» уголовника в средневековом войске Чернигова и по какой надобности он дублировал «табельный» нож, носившийся, как известно, в ножнах у пояса? Никто из исследователей «Слова» никогда не видел такого древнего «засапожника» и не знает, как он выглядел (кроме, может быть, В. И. Стеллецкого, который утверждал, что это «боевые ножи с кривым клинком»), Мстислав Храбрый «вынзе ножь и зареза Редедю» – тоже совершенно непонятно, откуда комментирующие этот летописный эпизод А. К. Югов и A. A. Дмитриев узнали, что князь убил противника именно «засапожным», а не обыкновенным поясным ножом? Ведь, в отличие от поясного ножа, часто находимого в средневековых захоронениях русских воинов, предполагаемый «засапожник» ни разу не был подтвержден археологически – нельзя же считать и называть таковыми бытовые ножи, находимые в городских раскопках.

Могли ли пешие ополченцы «побеждать полки» кочевников, свирепо размахивая такими «засапожниками»? Разве не подходит это толкование скорее к ярмарочной драке мастеровых конца XIX века, чем к реальным боевым действиям XII века, да еще совершаемым во славу прадеда – Святослава Ярославича Черниговского? Если же вообразить, что это делали не пешие, а конные, то картина становится еще более нелепой.

В переводе Н. Рыленкова (1966):

Без щитов справляли торжествоЗасапожный нож служил им в драке.

Нельзя, конечно, полностью исключать, что некоторые из черниговских воев могли носить свой нож и за голенищем, но чтобы Автор назвал таковой «засапожником», необходимо широкое распространение обычая, существование которого ни в XII веке, ни позднее не подтверждено ни археологией, ни литературой.

Чьи «полки», каких современных ему врагов имел в виду Святослав Киевский? Вне всякого сомнения, это были все те же половцы, которых он вместе с Автором называет «кощеями», то есть «холопами-рабами». Подневольных людей во все времена сравнивали с рабочим скотом. Какое же оружие, с точки зрения князей, достойно было того, чтобы его использовали против рабов или скота? Каким «оружием», засунутым чаше всего именно за голенище, еще и сегодня владеет любой профессиональный наездник в любой части света? Каким предметом во времена не столь отдаленные казаки разгоняли рабочие демонстрации?

Предмет этот – плеть, и его-то, по свидетельству А. Н. Кирпичникова, чаще всего находят в погребальных курганах IX—XIII веков «в сочетании с оружием».

Именно таким «засапожником» после неожиданного нападения или перелома в битве вполне можно было «побеждать» и гнать «кликом» впавшего в панику врага, отбросив в сторону «щиты-оружие» и облегчив тем самым взмыленных лошадей.

Как «оружие» против рабов, плеть подтверждается литературной и устной традицией. Обратимся к уже цитированному С. Герберштейну, который в своих «Записках о Московии» пересказал старинную новгородскую легенду о том, как, не имея вестей от дружинников, семь лет осаждавших Корсунь, их жены вышли замуж за собственных рабов. Вернувшись в Новгород с трофеями, воины испытали потрясение: «Рабы пытались отразить своих господ, на супругах которых они женились. Тогда господа, рассердившись этим возмутительным поступком, отложили по чьему-то совету в сторону оружие и взялись, как имевшие дело со своими рабами, только за кнуты и батоги; устрашенные этим рабы обратились в бегство…». Еще и во время Отечественной войны 1812 года многочисленные литографии изображали лихого казака, гонящего француза, с подписью: «Чем победил врага? – Нагайкою!»

Таким образом, у нас практически не остается сомнений, что под «засапожниками» Автор «Слова» подразумевал плети»[329].

Ничего не скажешь, оригинальная концовка получилась. Воины ополчения Черниговского князя Ярослава, будучи вооруженными орудиями в основном для взятия неприступных крепостей и мощных городских стен (камнеметы, баллисты, огневые катапульты и арбалеты), основную надежду на окончательную победу возлагали все-таки на обычные плети, торчащие из голенищем сапог. Однако откуда у ополченцев сапоги, которые носили лишь элитные подразделения, да еще и кони, если ополченцы, обутые в лапотные онучи, дрались исключительно в пешем строю? А то что речь шла именно об ополчении, совершенно очевидно, поскольку Черниговский князь Ярослав конные отряды (полки) ковуев под воительством Ольстина Олексича направил в поход с князем Игорем.

Завершающим аккордом оригинальных аргументов в трактовке, пожалуй, самого загадочного «темного места» «Слова о полку Игореве» у В. П. Тимофеева является рассуждение о словосочетании «…звонячи въ прадѣднюю славу».

«И, наконец, о звенящей «славе», сопровождающей победный бросок. Мы полагаем, что это не просто поэтический образ, но весьма конкретное упоминание, которое совершенно верно истолковал И. И. Срезневский. Выражение «звонячи в прадедную славу» он переводил в значении «бить в колокол». Так же понимал его В. В. Капнист, один из самых первых серьезных исследователей «Слова»: «слава» в произведении есть именно «колокол»[330].

Узурпатор Олеговой вотчины Владимир Мономах, слыша в свое время «давний великий звон» (который напоминал о былом походе Ярослава Мудрого на Чернигов), «по вся утра уши закладаше» (в том же Чернигове). А разве черниговское войско Ярослава, «звонячи в прадеднюю славу» черниговского князя Святослава Ярославича, бьет не в его же исторические колокола?

Не «список названий экзотических народностей», но перечисление сил черниговского войска с атрибутами действительно «само по себе поэтично». «Шельбиры», вне всякого сомнения, звучит изысканней, чем «арбалеты». Поэтому лучше и в переводе оставить все эти Авторские находки, снабдив их соответствующей пояснительной сноской. Но если требуется не поэтический, а точный перевод, он может быть следующим:

А уже не вижду власти сильнаго, и богатаго, и многовои брата моего Ярослава, съ черниговьскими былями, съ могуты, и съ татраны, и съ шельбиры, и съ топчакы, и съ ревуты, и съ ольберы. Тіи бо бес щитовь, съ засапожникы, кликомъ плъкы побѣждають, звонячи въ прадѣднюю славу».

Не вижу я что-то дружины сильного, богатого и многоратного брата моего Ярослава с его черниговскими боярами и вельможами, с камнеметами, с арбалетами и баллистами, боевыми колоколами и огневыми катапультами. Они ведь и без оружья – плетьми, кликом полки побеждают, звоня во славу прадеда[331].

В приведенных, весьма экзотических переводах В. П. Тимофеева «изысканных» этнонимов «Слова», звучащих поистине «поэтически», на «современный» язык отметим один, на первый взгляд незаметный штрих. В выше приведенном рассказе С. Герберштейна одним из «орудий», которым «пользовали» своих бывших рабов вернувшиеся дружинники после семилетней осады Корсуня, были батоги, то есть очень прочные деревянные палки, использовавшиеся для телесных наказаний на Руси вплоть до XVIII века.

Интересный русский писатель и неутомимый путешественник по городам и весям необъятной России Ю. Н. Сбитнев по крупицам собирал «драгоценные речевые самородки» ушедших эпох, которые нет-нет, да и всплывут в какой-нибудь глубинке «…на Волге и Енисее, на Оби и Дону, на Лене и Каме, на Оке и Нижней Тунгуске, на Северной Двине и Днепре – везде, куда заносила меня судьба»[332]. Эти «речевые самородки» древних времен не только бережно хранили позднейшие поколения русских людей, но порой свободно употребляли их в обыденной речи. Приводим с небольшими купюрами рассказ писателя об одной встрече, которая навела на размышления о природе загадочного слова «засапожники».

«Дедушка Карелин жил на заимке в хребтине водораздела Нижней Тунгуски и Лены, на волоке. В свои более чем преклонные годы был он боек и остер на язык. И вот что я услышал от него, впрямую относящееся к толкованию одного места из «Слова о полку Игореве»:

– Веришь, паря, нас трое, их бо осемь! Мы, конечно, с промысла выходили. Много пушнины взяли по тому году. В торбовиках несли, да еще нартешкой тянули. В торбовиках, конечно, соболь – много его тем годом тайга уродила. В нарте беличье тащили – тоже факт немалый. Сели они на нас! Выкатывай зажиток! И ножищами дразнятся. А у нас по рукам только пальцы! Куда денешься супротиву их ножей. Эх, ребята, говорю своей дружине, помирать, так с песнею! Оспинимся, братцы! Да в сапоги их! В сапоги, раскатись мое плечо. Похваталися и в драку…