Журавль в небе - Ирина Волчок

Тогда почему она ревет, трезвая реалистка и так далее? Ведь не из-за того же, в самом деле, что вдруг решила разводиться с мужем? Да и не вдруг она решила, надо полагать. Это мужу о разводе она вдруг заявила. А сама-то, наверное, уже давно готова к этому была.

Вот странно: когда-то она ни под каким видом не хотела разрушать семью даже ради безумно любимого человека… Безумно, вот именно, в этом все дело. Твою мать. А теперь, заявляя мужу о разводе, почему-то даже не подумала о том, что разрушает семью. Наверное, потому, что ничего она не разрушает. Нечего уже разрушать. Девочки все равно остаются с ней, она от них никуда не денется. Девочки уже большие, девочки и сами все понимают… Поймут. Или нет? Огорчатся, наверное. Плохо. Ладно, может быть, она сумеет объяснить, что никаких трагедий в этом нет, никто никого не бросает, все остаются на своих местах, просто папа с мамой разводятся. Так надо.

Теперь надо объяснить, почему так надо. А как объяснить это дочерям, если она сама себе объяснить этого не может? Просто чувствует на уровне инстинктов (трезвая реалистка), спинным мозгом чувствует (разумненькая), что это — цена за… независимость, наверное. Независимость не в смысле свободы от мужа, от обязательств каких-то, а в смысле освобождения собственной души от ею самой придуманных тревог, комплексов, претензий, несбывшихся надежд, неоправданных ожиданий, чувства вины, раздражения, тоски — и постоянной, непроходящей, гнетущей усталости. Цена за самоуважение, в конце концов. И чтобы никто никогда не посмел читать ей нотации по поводу неправильного поведения с лучшим другом — твою мать! — и большим человеком Евгением Павловичем.

Вот, значит, в чем дело. Дело именно в этом, себе-то незачем врать. Значит, развод — это вовсе не та цена, которую она платит, а та, которую она потребовала от мужа за… обиду, если обобщить все, что пришлось пережить в последнее время: ее панику накануне операции, и звонок Евгению с просьбой о помощи — ведь через себя переступила! — и его показательную забывчивость, и смертельный ужас бесконечного стояния под страшной белой дверью, и неожиданный, неуместный, хамский — вот именно, хамский! — визит Евгения в больницу, и еще более неуместные и хамские их с Николаем разговорчики на лестничной площадке в трех шагах от ее умирающего ребенка… Развод — совсем невысокая цена за все это, включая и сегодняшнее нравоучение. Можно сказать, разумная цена. Как раз в ее характере. Какая-нибудь другая, не-разумная, нетрезвая и не реалистка могла бы и вовсе убить.

Эта мысль неожиданно успокоила и даже почти развеселила ее. По крайней мере, плакать она перестала, поворочалась на своем коротковатом диванчике, устраиваясь поудобнее, и, уже засыпая, вдруг почему-то подумала: а за что она бы могла отдать все на свете, и саму жизнь, ни на миг не задумываясь, не рассуждая о целесообразности, не прикидывая, можно ли сбавить цену? Только за дочерей. Но это дело обычное, это у всех так. Дедушка и бабушка отдали свои жизни ей, она отдает свои жизни дочкам, они будут отдавать свои — своим детям. Ничего не требуя и даже не ожидая ничего взамен. Потому что только это и есть настоящая любовь. Все остальное — блажь и помутнение рассудка. Мужиков надо использовать для продолжения рода, а потом — в резервацию, в резервацию, чтобы под ногами не путались и не отвлекали всякими глупостями. Пусть они там занимаются своими серьезными мужскими делами: воюют, играют в футбол, делают научные открытия, проводят соревнования по боксу, читают газеты, пишут политические обзоры, разбивают и чинят машины, командуют парадом, летают в космос и ныряют в океан. Примус починяют. А если они сумеют починить примус, то мы на этом примусе, так и быть, сварим им по тарелке манной каши — пусть порадуются, убогие. К тому же за сохранение генофонда тарелка манной каши — самая та цена.

Какой же она стала циничной, подумать только… Резервация, генофонд, цена — все это придумано давным-давно, и придумано, естественно, мужиками. Тамара ненавидела Кампанеллу с его «Городом Солнца» именно за эту ублюдочную идею — генофонд в резервации. Правда, генофондом там были женщины, и резервация называлась как-то по-другому, но суть та же. Только мужик мог додуматься до такой пакости. Ладно, не надо никого в резервацию. Тем более, что на свете бывают еще и такие, как ее дедушка. А потом — у нее ведь мог родиться и сын! И Юрия Семеновича в резервацию нельзя, он хороший. Да и Николай совсем не плохой человек, просто она сейчас очень сильно на него обижена. Очень, очень сильно. Но не до резервации. Достаточно развода, и пусть живет как хочет.

Глава 14

Неизвестно, жил ли Николай после развода так, как хотел, но жил он точно так же, как и до развода. Впрочем, и у Тамары в жизни ничего не изменилось. И Анна с Натуськой развод папы и мамы, можно сказать, проигнорировали. Анна, когда узнала, что родители собираются разводиться, досадливо поморщилась и сказала:

— Зря.

И все. И вся реакция на эпохальное событие.

Наташка, правда, употребила гораздо больше слов, но таких, что уж лучше бы не употребляла.

— Вы что, с ума сбесились на старости лет? — отчитывала она родителей сердито, но как-то не слишком пристрастно. Было заметно, что она именно сердится, а не переживает. — Вы что, с дуба рухнули — разводиться за пять минут до пенсии?! Людей смешить! Вы что, на других жениться собираетесь?! Нет? Так с какого перепугу… Нет, я с вас угораю. Они разводиться решили, а я, значит, буду безотцовщина и безматерщина. Спасибо большое.

— Ты что несешь-то, — обиженно сказала Тамара, ошеломленная выговором Наташки. Ни вопросов тебе никаких, ни сочувствия, ни переживаний. — Какая безотцовщина? И эта… как ее… безматерщина? Мы что, отказываемся от тебя? Уезжаем? Умираем? Мы все остаемся вместе… То есть живем, как и прежде, в одной квартире. Просто мы с папой перестаем быть мужем и женой.

— Бред, — сказала Наташка решительно. — Шиза. Слушать противно. Все, некогда мне тут с вами, я к Лерке на день рождения опаздываю. Вернусь к одиннадцати, наверное. Чтобы до одиннадцати уже помирились.

И хлопнула дверью, оставив родителей в растерянности и неловкости, что неожиданно их объединило.

— Похоже, им обеим наплевать, что у нас и как, — в замешательстве сказал Николай. — Наташка еще хотя бы сердится, наорала вон ни за что. Хотя, по-моему, всерьез не приняла. А Аня вчера, кажется, вообще внимания не обратила. Или они просто не поняли?

— Все они поняли, — сухо откликнулась Тамара. — Чего ж тут непонятного? Родители разводятся — это личное дело родителей. А у этих монстриков свои личные дела, которые гораздо важнее родительских. Анна сейчас вообще ничего не видит и не слышит, кроме собственного пуза. И это очень правильно. А Натке хочется одновременно и загореть до выпускного как следует, и золотую медаль не прозагорать. И на море с девчонками скатать, и в университет успеть поступить. И Володьке голову заморочить, и с Леркой не поссориться, потому что Лерке этот Володька тоже нравится. У девочек своих проблем уйма, а тут еще мы со своими. Понятно, что им не до нас.