Мошенник. Муртаза. Семьдесят вторая камера. Рассказы - Орхан Кемаль

Сдерживая охватившую его радость, Акязылы прикинулся разгневанным и стал поносить тех, что посмел арестовать Кудрета Янардага. Он так разошелся, что уже не мог остановиться, а поскольку надзиратели успели «по секрету» разнести новость по всей тюрьме, вокруг Кемаля и Акязылы стали собираться заключенные, и вскоре набежала целая толпа любопытных. Через каких-нибудь полчаса новость была известна всем.

Толпа росла, а вместе с ней росло и возбуждение Акязылы:

— Как они посмели арестовать Кудрета? — кричал он, коверкая слова. — По какому праву? С уст этого святого человека не сходит слово «аллах», а они не побоялись гнева божьего! Что станется с нашими детьми, если завтра на нас обрушится гнев небесный?

Из всех камер, словно по команде, во двор высыпали заключенные. А вдруг всевышний и в самом деле обрушит на них свой гнев? Разве не погибнут вместе с ними и дети? Неужто у власти не люди, а деджалы, как утверждает ходжа-эфенди?

— Ля илях илля ллах! — воскликнул Акязылы и принялся во весь голос читать молитвы, путая одну с другой, поскольку толком ни одной не знал. Возбуждение заключенных нарастало. Что за кощунство? Кто посмел арестовать любимого раба аллаха? Где были их глаза? Слепцы без роду и племени! Или они не боятся гнева всевышнего? Из-за них камни обрушатся с небес на наши несчастные головы. Но разве справедливо, чтобы вместе с нами погибли и наши дети?!

Акязылы произнес по-арабски начальные слова очередной молитвы.

Слов этих никто не понял, но именно их таинственность оказала магическое действие. Люди дрожали от возбуждения. Что предпринять, чтобы отвратить гнев всевышнего, умилостивить его? Как наказать деджалов?

— Арест Кудрета — знак близкого светопреставления!

— Уж это точно!

— Беда!

— Да ниспошлет аллах все беды на их головы! Чтоб им ослепнуть, мерзавцам!

Акязылы дошел до исступления, даже стучал зубами. Но всем этим делу не поможешь, надо на что-то решиться!

Ходжа вскочил на каменную лестницу, ведущую в помещение администрации, и заорал, удивляясь силе собственного голоса:

— Мусульмане! Братья мои по святой вере!

Толпа мгновенно стихла.

— Вы слышали, что Кудрет-бей, наш Кудрет-бей, самый близкий, самый верный наш друг, любимый раб великого аллаха, арестован? А в чем он виноват? Мы ничего не знаем. Не знаем даже, когда его доставят сюда. Разве все это вам безразлично?

— Небезразлично! — прогремела в ответ толпа.

— Небезразлично! — вслед за толпой повторил Акязылы. — А знаете ли вы, что для нашего любимого Кудрета, этого страстного поборника справедливости, приготовлена одиночная камера? Пусть выйдет к нам начальник тюрьмы и объяснит, за что его арестовали? За что арестовали нашу душу, наше сердце? Пусть скажет, когда его привезут сюда. Пусть растолкует, почему все это от нас скрывают.

— Эй, начальник, выходи! — потребовал чей-то зычный голос.

И тотчас толпу будто прорвало:

— Выходи, начальник!

— Дай нам отчет!

— Вам не удастся разлучить нас с Кудрет-беем!

— Мы хотим прижать его к своей груди!

— Хотим!

Заключенные принялись скандировать:

— На-чаль-ник! На-чаль-ник!

Узнав о том, что происходит во дворе, начальник тюрьмы растерялся. Просто непонятно, как все это могло так быстро дойти до заключенных. Не приведи аллах, взбунтуются! Однако довести это до сведения прокурора он не решился. Ведь прокурор прежде всего спросит с него, скажет: «Я тебя предупреждал, чтобы держал все в тайне». Что тогда ему ответить? Старшему надзирателю начальник все растолковал, остальное от него не зависело.

В кабинет вошел старший надзиратель.

— Откуда все известно заключенным? — спросил начальник.

Надзиратель развел руками:

— Да покарает меня аллах, бей-эфенди, если я хоть словом кому обмолвился, кроме тех, кому это положено знать! Слава аллаху, не первый год служу и знаю: что запрещено, то запрещено!

— Все это ты верно говоришь, только заключенные сразу обо всем узнали. Кто готовит одиночную?

— Татарин Реджеп.

— Позови-ка его!

Почти сразу же появился татарин Реджеп. — Он стоял за дверью.

— Это ты разболтал про Кудрет-бея?

— Боже меня упаси, начальник! Пусть аллах отнимет у меня детей, если я хоть слово сказал.

— Ладно, ладно! А кто производил уборку в камере?

— Вполне солидные люди, начальник. Они здесь, стоят за дверью. Позвать?

— Зови!

«Вполне солидные люди» были заядлыми наркоманами. Вынужденное воздержание — с приходом нового начальника в тюрьме не стало наркотиков — доводило их до безумия, часто с ними случались мучительные припадки удушья. Некоторое облегчение им приносили таблетки какого-то «лавданома», которые они воровали в тюремном лазарете.

— Я, начальник, только сейчас узнал, что к нам сегодня привезут Кудрет-бея. Жениться мне на собственной матери, если соврал…

Второй «вполне солидный человек», босой, сказал:

— А мне, начальник, сейчас не до Кудрет-бея. Я поранил стеклом ногу и едва стою. Как услыхал, что надо убрать одиночку, решил было, что туда смертника посадят. А потом подумал: когда это для смертников камеры убирали? Хлебом клянусь, у меня и в мыслях не было Кудрет-бея! Убрал я камеру и больше туда не заходил…

А крики и шум во дворе не прекращались. Заключенные открыто высказывали свое недовольство начальником.

Что это за тюрьма без карт, без гашиша и опиума, без ножей? Откуда взялся на их голову этот дьявол начальник? Сам не живет и другим не дает!

Кто-то крикнул:

— Начальник гад!

Заключенные подхватили:

— Гад-на-чаль-ник!

— Гад-на-чаль-ник!

— Долой гада начальника!

— Долой!

Лестница была забита разъяренными арестантами. Начальник метался по кабинету из угла в угол.

— Что же делать? Посоветуйте! — взмолился он, обращаясь к писарю.

Писарь, как и надзиратели недолюбливавший нового начальника, коротко ответил:

— Сами думайте! На то вы и начальник!

Старший надзиратель, давно успевший помириться с писарем, чтобы действовать с ним заодно против нового начальства, сказал:

— Разумеется! Вам лучше знать, что делать в подобной ситуации.

Да, ему, конечно, лучше знать. Но он не знает, и в этом беда. Конечно, легче всего снять трубку и позвонить прокурору, и тот сразу же приедет. Однако начальник терпеть не мог прокурора, на него нападал страх, когда он, тараща глаза, начинал отчитывать его. Он заранее знал, что скажет прокурор: «Я ведь приказывал хранить все в строгой тайне! А ты что сделал? Какой же ты начальник после этого?!»

За дверями щелкнули затворы.

Начальник караула, выстроив жандармов, ждал, когда последует приказ разогнать заключенных, пресечь беспорядки. Однако начальник тюрьмы не спешил с приказом: дойдет все это до прокурора, несдобровать ему!

Заключенные во дворе скандировали:

— У-би-рай-ся-гад-на-чаль-ник!

— У-би-рай-ся-не-го-дяй!

О боже! Никогда в жизни он не слышал более обидных слов! Как же заткнуть им глотку? Может, все-таки позвонить прокурору? Ведь все равно ничего не скроешь!

Но прокурору уже было все известно. Он примчался на машине в тюрьму. Постоял у ворот, прислушиваясь к выкрикам заключенных, и, придя в ярость, приказал ефрейтору и жандармам следовать за ним.

Шум во дворе стих. Заключенные бросились врассыпную.

Мощным ударом прокурор сбил с ног какого-то здоровяка, затем еще кого-то и еще, стал пинать их ногами. Двор сразу опустел. А прокурор взбежал на лестницу, ту самую, с которой только что вещал ходжа Акязылы, и заорал:

— Я размозжу головы всем нарушителям закона и порядка! Что здесь происходит? Как вы смеете оскорблять начальника тюрьмы! Тюрьма — это вам не футбольное поле. Начальник — не судья, а вы — не болельщики! Кто подстрекал вас выступить против закона и порядка? Я выбью дурь из ваших голов и заставлю уважать закон!

Прокурор трясся от гнева.

— Старший надзиратель!

Подбежал старший надзиратель и замер, отдавая честь.

— Слушаю, бейим!

— Немедленно загнать всех в камеры, запереть и не выпускать до особого распоряжения!

Приказ был выполнен.

Прокурор ворвался в кабинет начальника тюрьмы.

— Что же это за безобразие! А ты слушаешь, как тебя оскорбляют, и в ус не дуешь! Или, может, тебе это нравится! В таком случае мне остается только пожалеть тебя. Стыдно, стыдно, дорогой! Занимаешь такую должность!

Начальник побледнел и обмяк, будто воск от огня. Руки у него дрожали, и он никак не мог взять свое прошение об отставке, лежавшее на столе. Наконец он взял его, протянул прокурору и, заикаясь, проговорил:

— Вы п-правы, бей-эфенди! Совершенно правы!

Прокурор выхватил из его рук листок:

— Что это?

— П-после всего, что было, я не м-могу больше оставаться на этой д-должности!