Смерть - не азартный охотник. Самоубийство исключается - Сирил Хейр

— Если они такие, как дядя Джордж или Роберт, я бы обязательно стал их подозревать. Не говоря уже о дяде Эдварде и тетушке Зануде. Ты хотела бы, чтобы я начал прямо сейчас допрашивать их?

— В целом, может, разумнее было бы не делать этого. Однако предположим, что полиция встречалась с ними, допросила и ничего подозрительного не обнаружила. Значит, им все еще приходится искать человека, у которого имелись мотивы для совершения преступления. К кому они дальше обратятся?

— Я сказал бы, это зависит от типа человека, который был убит.

— Тип человека — именно! Следовательно, они стали бы выяснять, каким человеком был твой отец. При этом они встретились бы с большими трудностями, почти как и мы, если бы стали задавать дяде Джорджу неловкие вопросы. Хотя у нас, похоже, есть перед ними преимущество.

— К чему ты ведешь? — спросил Стефан, уже по-настоящему заинтригованный.

Его мать, как обычно, предпочла подойти издалека.

— Как бы ты определил, каким человеком был твой отец? — спросила она.

Это был нелегкий вопрос.

— Ну, думаю, никто бы не назвал его дружелюбным и добродушным, — наконец сказал Стефан.

— Но ты не сказал бы, что он был человеком, у которого много врагов — смертельных врагов?

— Нет, конечно нет... насколько мне известно.

— Насколько тебе известно, — тихо повторила, она. — Думаю, так же мог ответить любой из нас — «насколько мне известно». Пожалуй, тот факт, что дальше этого мы не можем пойти, характеризует нашу семейную жизнь. Но трудно предполагать, что полиция узнает больше, чем мы. Они выяснят, что он ушел на пенсию и жил на пенсию, так что не возникает вопроса, что кто-то убрал его из-за конкуренции, или желая занять его пост, или что-нибудь еще в этом роде. Они бы не нашли доказательств никаких скандалов или правонарушений — вне семьи, хотя в нашей семье они случались, — из-за чего кто-то хотел лишить его жизни, то есть насколько мы его знали. Это правильно?

— Да, правильно.

— Поэтому нашей воображаемой полиции, — продолжала миссис Диккинсон, — пришлось бы идти все дальше и дальше в своем расследовании, если у них были бы средства. И вот здесь-то мы и имеем перед ними преимущество.

Миссис Диккинсон твердо сжала губы и бессознательно пригладила волосы.

— Много ли ты знаешь о жизни отца в молодости? — спросила она.

— Вообще ничего. За исключением нескольких воспоминаний о Пендлбери, которые касались его детства, он ничего о ней не рассказывал. Это была одна из самых странных черт отца — он казался, так сказать, слишком замкнутым. Жил словно в вакууме.

Она кивнула:

— Вот именно. А знаешь, Стефан, ты можешь счесть меня крайне нелюбопытной особой, но я знала едва ли больше тебя.

— Вот как? — разочарованно сказал Стефан. — А я подумал, что ты скажешь мне что-нибудь новое.

— Скажу. Во всяком случае, кое-что интересное. Не знаю, насколько это окажется для тебя полезным, но, думаю, наша воображаемая полиция сочла бы необходимым это выслушать. Понимаешь, дело в том, что сейчас я знаю о нем гораздо больше, чем при его жизни.

Она встала, подошла к своему столу и достала из ящика толстую пачку писем, перетянутую эластичной лентой, которая растянулась от времени.

— Я нашла это вчера вечером, — объяснила она, — спрятанным подальше среди папиных вещей.

Стефан взглянул на пачку. Первое письмо было еще в конверте, на котором виднелась почтовая марка с изображением профиля короля Эдуарда VII.

— Похоже, это давняя история, — заметил он.

— Некоторые из них действительно очень стары. Я ж говорила, что нам придется возвратиться в далекое прошлое, не так ли? Но если ты возьмешь на себя труд ознакомиться с ними, как это сделала я, ты обнаружишь, что другие письма касаются недавних дней. Во всяком случае, вот тебе занятие. Боюсь, сейчас тебе тоскливо и тревожно,

— Так ты придумала это только для того, чтобы занять меня? — с некоторым раздражением спросил он.

Миссис Диккинсон улыбнулась.

— Согласись, для тебя же будет лучше чем-нибудь отвлечься, — сказала она. — Вместе с тем эти письма могут помочь в твоем деле. Во всяком случае, они касаются предмета, который тебе стоит знать. Когда прочтешь их, приходи ко мне, поговорим, и я думаю, я смогу объяснить тебе кое-какие места, которые покажутся тебе непонятными.

Стефан забрал письма в комнату, которая была рабочим кабинетом отца. Он уселся за безобразный огромный стол, занимавший всю середину неуютного и тесного помещения, и погрузился в чтение. Он еще читал, когда гонг возвестил о ленче.

— Ну? — спросила его мать, когда они встретились за столом.

— Прочел почти все письма.

— Да?

— И сегодня же снова перечитаю их. Мне это показалось просто ужасным, но, думаю, я должен через это пройти.

Миссис Диккинсон подняла брови в ответ на очевидное отвращение своего сына, но не стала об этом говорить.

— Да, милый, — сказала она и переменила тему разговора.

Ближе к вечеру она заглянула в кабинет. Стефан как раз засовывал письма под ленточку. Когда мать вошла, он взглянул на нее, но ничего не сказал.

— Ну, — начала она, усаживаясь в единственное кресло, — ты нашел интересными эти письма?

— Интересными? — с брезгливой гримасой отозвался он. — Я нахожу их отвратительными.

— Право, Стефан, — сказала миссис Диккинсон, — просто жаль, что ты такой пуританин. Это делает тебя таким... таким ребячливым. Понимаешь, такие вещи совершенно естественны. Мне иногда кажется, что, если бы ты был более нормальным в этом отношении, ты не играл бы так много.

— Если под словом «нормальный», — надменно сказал Стефан, — ты имеешь в виду такое непристойное поведение...

— Нет, конечно нет! Я имею в виду естественный интерес к противоположному полу, что у тебя никак не проявляется. В ту же минуту, как девушка наконец начинает по-дружески к тебе относиться, ты отшвыриваешь ее, как горячую картофелину! Так было, например, с милой Даулинг. Однако я не за тем к тебе пришла. Скажи мне, какое впечатление произвели на тебя эти письма.

— В самом деле, мама, мне не хотелось бы обсуждать это с тобой.

— Чепуха! Разумеется, мы должны их обсудить. Если ты боишься об этом говорить, то я — нет. Собственно, к чему сводятся эти письма? Что твой отец, будучи молодым, имел связь с некоей девушкой, что у них возникли проблемы из-за его отца и что он бросил ее в весьма неловкий для нее момент. Потом у нее появился ребенок, что, понятное дело, совершенно не устраивало эту женщину, как и многих подобных женщин, что твой отец добровольно и честно выплачивал на него алименты до тех пор, пока сыну не исполнилось шестнадцать лет, — как и предписывает в подобных случаях закон. — Она тихо засмеялась. — Ты знаешь, это так на него похоже — выполнять свои обязанности в строгом соответствии с законом, и не больше того!

— Довольно неприличная история! — вспылил Стефан.

Она пожала плечами:

— Может быть. История, конечно, очень давняя. Ребенок — это был мальчик, как я сказала, — сейчас, наверное, лет на десять старше тебя.

— Значит, отец еще долго выплачивал алименты, когда вы уже были женаты, и ни словом тебе не обмолвился!

— Может, он поступил не так уж плохо. Я не смогла бы тогда взглянуть на это так же философски, как сейчас. Но мы пока пересказали половину истории. Недавно, после довольно длительного перерыва, он снова стал получать письма, так ведь?

— Да, и на этот раз они приходили от человека, который называл себя «твой униженный сын Ричард».

— От твоего единокровного брата, Стефан.

— Пожалуйста, не растравляй рану. Полагаю, именно эти последние письма и были той причиной, по которой ты заставила меня прочитать всю пачку: в них содержится некоторая угроза папе. Парень заявлял, что только недавно обнаружил свое происхождение, что в жизни ему не везет и что он вправе рассчитывать на помощь отца.

— Именно так. И его тон стал весьма жестким, когда он выяснил, что ничего не получит.

— Что ж, думаю, все это могло бы принести нам пользу, если бы не две вещи. Этот униженный сын не указывает своего адреса, а только почтовое отделение Лондона, и мы знаем лишь его имя. Он, правда, сообщает в одном из писем, что взял фамилию матери. А подпись в ее письмах тоже мало что нам говорит, она называет себя просто Фанни.

— Вот здесь, мне кажется, я могу тебе помочь, — сказала миссис Диккинсон.

— Господи, мама! Не хочешь ли ты сказать, что знаешь эту женщину?

— Не совсем так. Но у меня есть представление, кто она. Ты помнишь завещание дяди Артура?

— Да, конечно. А какое оно имеет к этому отношение?

— Самое прямое. Женщину, которой после смерти твоего отца перейдет половина денег, зовут Фрэнсис Анни Марч.

— Но с какой стати дяде Артуру помогать старой любовнице отца?

— Это кажется эксцентричным, да? Но ведь дядя Артур действительно был очень странным человеком — боюсь, как и большинство Диккинсонов. Он так часто повторял, что хочет сделанное им состояние оставить в семье, что, как мне кажется, когда он с нами поссорился, он решил — и это соответствует его желанию — передать все незаконной ветви. Он мог думать, что выполняет данное им слово и вместе с тем наказывает нас.