Унесенные войной - Кристиан Синьол

У нее было достаточно времени порадоваться успехам старшего сына накануне во время обеда. Два года изучения высшей и специальной математики в школе Людовика Великого позволили Пьеру принять участие в конкурсе Эколь Сентраль, — или просто Сентраль, — и занять двадцать четвертое место среди тысячи кандидатов. Его литературные способности сыграли не меньшую роль, чем математические успехи, а в конкурсе играло роль как одно, так и другое. Так, если все пойдет хорошо, через три года Пьер должен был стать одним из самых востребованных предприятиями инженеров, и юношу ждала карьера, достойная его исключительных способностей.

Пьер еще успевал перед отъездом зайти в Монгольфьер, в третьем округе Парижа, неподалеку от консерватории искусств и ремесел, где находилась престижная школа, милостиво принявшая его в свои стены. Достаточно было всего лишь бросить взгляд на галерею портретов великих людей прошлого, бывших выпускников школы: Блерио, Эйфель, Лекланше, Мишле, Пежо, Шлюмбергер, чтобы измерить, как сильно он смог возвыситься после своего колледжа. Пьер гордился своими успехами, но был чрезмерно утомлен ночами, проведенными за занятиями. Он должен был отдохнуть, выбросить из головы хлопоты, перед тем как взяться за задания для нового учебного года. Поэтому он и оказался сегодня утром в Пюльубьере. И потому его мать, Матильда, не стала просить сына остаться с ней в Тюле, пусть даже на несколько дней. Здесь, на плоскогорье, он наверняка сможет набраться новых сил, необходимых для того, чтобы с большей энергией взяться за учебу в сентябре.

Пьер поднялся с кровати в полутьме, отворил ставни. Его поразил свежий утренний воздух, от которого он так отвык. Который мог быть час? Он посмотрел на часы, было девять утра. Давненько ему не удавалось поспать до девяти утра. Юноша уже привык вставать по утрам в пять часов, что не отменяло работы допоздна: он никогда не ложился до полуночи. И потому Пьер наслаждался сегодня своим первым утром на каникулах, завтракая в одиночестве в огромной кухне, потому что отец и брат уже давно успели уйти. Невольно Пьер возвращался мыслями в Париж, и каждый раз, когда его взгляд останавливался на предметах в доме, он не мог сдержать удивления, ему все никак не удавалось привыкнуть к новой обстановке.

Закончив завтракать, он вышел на улицу и примостился на деревянной скамье справа от входной двери. Вся деревня утопала в темной зелени лесов, уходящих, казалось, к самому небу. Не было слышно ни шороха, ни даже пения петухов. Прикрыв глаза, Пьер подумал, как сейчас весело оживлена улица Муфтар, что возле площади и Пантеона, и ему уже была неприемлема, чужда тишина, царящая на плоскогорье. Ему впервые начало казаться, что она была чем-то непреодолимым, и это открытие удивило и слегка огорчило его, будто это недоразумение грозило вырасти в более серьезное и принести в будущем много страданий.

В действительности же Пьер так поспешно вернулся в Пюльубьер потому, что ему не терпелось отыскать ту, которая время от времени писала ему письма и которой он отвечал с неизменной искренностью. В Париже ему не приходилось по-настоящему заглядываться на девушек, а тем более на женщин, встречи с ними были очень короткими. Он думал только о работе, хотя ему и удалось побороть уже развившийся было в нем комплекс неполноценности, не позволявший приближаться ни к одному из этих созданий, подчеркивавших свою недоступность каждым грациозным жестом, взглядом, уверенной речью. За два года Пьер понемногу начинал становиться парижанином, и это придало ему уверенности в возможности достижения высот, раньше казавшихся недосягаемыми. Но он все еще был убежден, что должен работать больше, чем его однокурсники, чтобы убедить окружающих в своих способностях, а все из-за его низкого положения, его провинциального происхождения, не подготовившего Пьера к суровым сражениям.

Его настоящий мир был здесь, вокруг него, здесь он мог проявить свою силу, свою правдивость, привычное ему постоянство. И все же он вновь почувствовал этим утром некую свою отстраненность от этих мест, повергшую его в раздумья. Как он сможет совмещать свои успехи, карьеру, на которую претендовал, с этим миром, где нет горизонта и, вероятно, будущего? Ему казалось, что между ними была полная несовместимость, тяжело давившая на него.

Чтобы избежать этого, Пьер выбрал бегство и отправился на велосипеде к тайному месту, где его ждала Кристель. Ни он, ни она не забыли, где это: в двух километрах от Сен-Винсена, по дороге в Уссель, по одной из тропинок, уходящих вправо, до огромного каштана, затем один километр по лесу, и в глубине небольшого ущелья — лесная сторожка, ложе из папоротников в самом сердце мира, под прикрытием деревьев. Пьер сообщил письмом о своем приезде и назначил Кристель свидание в первое утро, как можно раньше. И она ждала его там. Он не сомневался. Он думал только о встрече, на полной скорости мча под сенью огромных деревьев по узкой дорожке, едва-едва освещенной солнцем. Он не видел Кристель уже шесть месяцев, потому что не смог приехать на Пасху, усиленно готовясь к конкурсу.

По дорожке, заросшей слишком высокой травой и папоротниками, было невозможно ехать дальше. Пьер толкал свой велосипед рукой, стараясь передвигаться как можно быстрее, временами почти переходя на бег, в густой тени деревьев, источающих аромат мха и влажной листвы в теплый утренний воздух.

Кристель стояла возле хижины, опершись на одно из бревен дверного косяка, слегка склонив голову набок с недовольным выражением, как обычно, спрятав лицо в темных волосах. Пьер поспешил к ней, грубо обнял. Они, обнимаясь, добрались до папоротникового ложа, куда и свалились, словно подстреленные птицы, и вновь она ни в чем ему не отказала, и даже напротив, уступила во всем, чего он потребовал от нее, с неким подобием отчаяния, не сразу замеченным Пьером, — так сильно был он счастлив вновь ощутить аромат ее кожи, мышцы ее рук, ног, сильное тело, тянущееся к нему. Кристель вновь без остатка и без задних мыслей отдала ему все, что имела самого драгоценного, ненадолго забыв о замкнутости, спровоцированной иногда ее суровой красотой, каким-то отчаянием, в которых она порою надолго закрывалась от внешнего мира.

Затем они долго лежали рядом в тишине. Кристель положила голову ему на грудь, и он слышал ее тихое дыхание, гладил ее волосы. Немного позже она поднялась, села рядом и спросила без тени улыбки:

— Итак, тебя приняли?

— Да, — ответил Пьер. — В Сентраль, представляешь себе?

Она не отвечала и продолжала угрюмо на него смотреть.

— Что с тобой? — спросил Пьер. — Что-то не так?

Она снова промолчала, с ней часто происходило подобное — девушка внезапно уходила в себя, скрывалась тогда от него на недосягаемую глубину. Пьер сел рядом, обнял ее за плечи и повторил:

— Скажи мне, что не так? Что произошло?

— Мы потеряем друг друга, — быстро произнесла Кристель.

— Как это — потеряем?

— Чем дальше, тем все больше ты отдаляешься от меня.

— Но сейчас же я рядом.

— Да, конечно, но этот конкурс, твоя высшая школа и все, что ждет тебя там. Ты забудешь меня, я уверена.

— Погоди, — перебил ее Пьер, прижимая к себе. — Ты же прекрасно знаешь, что я не забуду тебя.

— Забудешь, конечно.

И она добавила шепотом, так безнадежно и уверенно, что глубоко задела его:

— Забудешь, это непременно произойдет.

Все время, пока они были вместе, Пьер, несмотря на усилия, не мог перестать думать о разных судьбах, ожидавших их. Даже наедине с Кристель, в самой чаще леса, он понимал, как изменился, как сильно преобразили два года в Париже его мировоззрение, его былое представление о мире вдали от Пюльубьера. И хотя Пьер тщательно скрывал свои чувства, он пребывал сейчас не в меньшем отчаянии, чем она, осознавая некую утрату, отсутствие шума, но также слов, оживленных споров, разминающих ум упражнений. Он был втайне ранен, чувствовал себя виновным в измене. Теперь в его жизни появилась неизлечимая рана, и даже если он отказывался сейчас признать ее, то никак не сможет бороться впоследствии. Но он все так же пытался уверить Кристель, по-прежнему угрюмую, не враждебно, но осуждающе глядящую на него, глубоко несчастную, верящую, что уже потеряла его.

После первой встречи они будто бы отогнали от себя мысль, что однажды каникулы закончатся, но каждый раз, уходя от Кристель, Пьер думал, что скоро, против своей воли, придется навсегда оставить ее. Теперь он даже перестал замечать высокие деревья, всегда сопровождавшие его на узкой дорожке к счастью, и он будто бы шел по ней в незнакомый мир, где в детстве вокруг него плясали странные тени в семимильных сапогах. Июль 1966 года наполнял сердце Матье радостью, напоминая об Алжире предвестием сильной жары, недосягаемым синим небом, неистовым кружением ласточек, удручающей тишиной, спускавшейся на землю в середине дня, и длинными вечерами, когда он сидел на крыльце в ожидании ночи. Ему нравился его новый клочок земли, он был доволен. Марианна, в свою очередь, завела более тесные отношения с семьями выходцев из Алжира, во множестве заселившими деревни Керси, в том числе Кагор, куда Матье иногда отвозил ее за покупками. Он не любил оживлять слишком болезненные воспоминания. Прошлое, Алжир, Аб Дая хранились в его памяти, и ему не надо было вызывать воспоминания о них, часто меняя и приукрашивая действительность, делая их не похожими на его собственные видения. Его Алжир был слишком старым, слишком ранящим, слишком красивым, чтобы Матье мог делить его с другими. Марианна жаловалась ему, но он не уступал. Каждому свое, так намного лучше.