Мера Любви - Франц Энгел

— Правда, настоящий граф, — пробормотала она Джованни по-итальянски.

— Добрый день, прекрасная донна, — приветствовал ее де Бельвар.

Джованна закивала, покраснев от смущения. Все французские слова, какие она знала, вмиг вылетели у нее из головы. Брату пришлось служить ей переводчиком, ему же выпала и честь представлять Джо-ванну и Мод друг другу. Они обе смущались почти одинаково, поэтому, возможно, взаимно остались в полном удовольствии — как гостья хозяйкой, так и хозяйка гостьей.

Потом Джованна спохватилась, распорядилась принять людей графа наилучшим образом, а сама занялась де Бельваром, его свояченицей Мод и братом, старающимся передавать все, что бы она ни говорила, пространнее, может быть, чем следовало. Джованна, как добрая хозяйка, повела дорогих гостей показывать дом, и при этом ужасно суетилась, так что де Бельвар утомился, глядя на нее. Он не мог не втянуться в обычную игру всех, кто видел брата и сестру вместе — найди, чем они различаются. Правда, они были на удивление похожи, но и совершенно разные в то же время. Сравнение де Бельвар провел в пользу Джованни. Да, сестрица его мила и привлекательна во всех отношениях, чуть ниже брата ростом, но с довольно приятными формами, нежными щечками, быстрыми движениями и блестящими темно-карими глазами. Волосы ее скрывало покрывало замужней женщины, но они у нее, разумеется, такие же черные, как у брата. Джованни по сравнению с сестрой выглядел старше, серьезнее, сдержаннее, а оттого воспринимался иначе. Он был утонченнее сестры, она рядом с ним выглядела девочкой-простушкой, настоящей купеческой дочкой. Джованна держалась как ребенок, который делает нечто запрещенное взрослыми, и одновременно ужасно гордится собой и боится наказания; право слово, такая егоза не располагала к отдохновению от тревог.

— В этом доме не часто принимают гостей, — заметил де Бельвар Джованни, когда они вечером остались наедине в отведенной им комнате.

Джованни ничего не оставалось, кроме как согласиться, но он предпочел не рассказывать любимому подробностей о жизни и деятельности своего зятя. Джованни стыдился Паоло Овильо.

— Ваша сестра завет вас «Джованни», это звучит как ласковое прозвище, — сменил тему де Бельвар, ибо ему куда больше хотелось говорить с любимым о приятном.

— Это означает то же самое, что и Жан на моем родном наречии, — улыбнулся Джованни.

— А Гийом как будет? — спросил граф.

— Гильермо.

— Да, точно, а в Аквитании я Гильом, — подхватил де Бельвар.

— А среди немцев вы Вилхельм, — продолжил Джованни.

И все равно «Джованни» звучит как ласковое прозвище, — сказал граф и часто потом называл так своего милого, потому что им обоим это очень нравилось.

ГЛАВА XLVI

О помазании на царство Ричарда I и о том, что из этого воспоследовало

Устроившись с обычным для себя комфортом, де Бельвар занялся своими делами. Прежде всего, он съездил на встречу с Ричардом Плантагенетом, добравшимся-таки до Лондона.

Новый король встретил графа столь радушно, что де Бельвар даже удивился. Ричард притворился, будто не только прекрасно помнит былого соратника своего старшего брата, но, по его словам, всегда хотел заполучить де Бельвара к себе на службу. Теперь же Ричард предложил графу достойное его почетное участие в своей коронации, а именно помочь Ричарду во время обряда надеть королевскую далматику.

— Для этого нужен немалый рост, сами видите, — шутливо заметил высокий и статный король, не скупясь изливая на де Бельвара все свое немалое обаяние.

Кроме того, граф незамедлительно был приглашен присутствовать на венчании брата Ричарда принца Джона с Эвис Глостерской. Поистине, вступление на престол нового монарха, с которым прекращались наконец, в чем все были единодушны, нескончаемые гражданские войны предыдущего царствования, с какой стороны ни посмотри, казалось самым благоприятным временем для помолвок и заключения браков. Теперь ясно стало, кто пользуется милостями при дворе и что от кого ожидается, и представлялось легким делом подыскать для девиц и вдов удачные партии с королевскими соратниками, которых новый монарх стремился вознаградить за верную службу выгодными браками. Чтобы еще более подчеркнуть свое благоволение к маркграфу Честерскому, Ричард, едва зашла о том речь, предложил де Бельвару отдать руку его свояченицы Мод брату короля Шотландии, графу Хантингдонскому, Давиду. По этому случаю Ричард распорядился подарить невесте роскошную беличью шубу. Правда, теперь новый король был слишком занят множеством дел, готовился к своей коронации, уделял внимание всем нуждающимся в том людям, зато после у них с де Бельваром, конечно, будет время наверстать упущенные ранее возможности близкого, доверительного, даже дружеского общения.

Такой прием нисколько не расположил подозрительного графа к новому королю. Напротив, де Бельвар скорее насторожился. Ричард все время твердил только об одном — о крестовом походе. Больше его в этой жизни, кажется, ничего по-настоящему и не интересовало. Он не стесняясь заявлял, что приехал «выдоить Англию», так как очень нуждается в средствах для исполнения своего долга крестоносца, ведь, что ни говори, война — дело дорогостоящее, а деньги, собранные под названием «саладиновой десятины», уже растратили, причем совсем не на благие дела.

— Мой отец, прости его Господь и упокой его душу в мире, — сетовал Ричард, — присвоил большую их часть и пустил все на оплату наемников, чтобы со мной воевать. И не приходился бы Генрих Второй мне родным батюшкой, сказал бы я, что это было недостойное его святотатство.

Ричард с готовностью позволял всем, кто взял крест сгоряча, откупиться от похода значительными пожертвованиями, однако в случае с де Бельваром, отнюдь не рвавшимся ни в какую Палестину и как раз раздумывавшим, не предложить ли королю денег, планы Ричарда были совершенно определенными: он превознес воинскую доблесть графа и заверил его в том, что нуждается в таких людях как де Бельвар больше, чем во всем золоте мира, ибо королю-крестоносцу в походе требуются сильные и смелые рыцари. Ричард как само собой разумеющееся предполагал, что и де Бельвар считает своим долгом отвоевать Гроб Господень.

— Не сомневаюсь, вы достаточно богаты, чтобы купить себе право оставаться дома, — лукаво заявил король в приватной беседе с де Бельваром, — но я остерегусь унижать вас подобным предложением. Вы истинный рыцарь, мой добрый граф, и ваш доблестный меч, и ваша дружина — незаменимый вклад в Святое дело. Так что добро пожаловать, дорогой граф, добро пожаловать.

Коронация Ричарда устроена была в третий день нон сентября в Вестминстере. Джованни от непосредственного участия в помазании на царство и, соответственно, служения мессы по этому случаю уклонился, просто-напросто никому не сообщив о своем, то есть епископа Силфорского, присутствии в Лондоне. Они с сестрой без труда обеспечили себе места в соборе, стоило лишь не скупиться. Поэтому де Бельвар, вошедший под своды Вестминстера вместе с торжественным шествием, мог приметить своего любимого среди богатых лондонских горожан. Церемония коронации задумана и осуществлена была с пуатевинской пышностью. Как и подобало, ее освящал архиепископ Кентербери Балдуин, возвращенный Ричардом из ссылки, куда отправил прелата, как и многих других, ныне восстановленных в своем прежнем состоянии, покойный король Генрих.

Когда все участники коронации предстали перед алтарем, Ричард повернулся к собранию лицом и, положив правую руку на раскрытое перед ним Евангелие, перед епископами, аббатами, графами, баронами, клириками и народом произнес три присяги: он поклялся и дал обет посвятить все дни своей жизни, сколько бы их ни было отпущено ему Праведным Судиею, мирному, честному и благоговейному служению Богу и святой Церкви и исполнению всего, что они повелевают или соблаговолят ему повелеть; затем он поклялся вверенному ему христианскому народу творить праведный суд; и наконец он поклялся истреблять дурные законы и извращенные обычаи, буде таковые отыщутся в его королевстве, и, напротив, всячески охранять добрые, которые он обязуется подтвердить и укрепить без обмана и злого умысла.

После чего Ричард сбросил верхнюю одежду, и архиепископ, произнося подобающие случаю молитвы, нанес на тело короля святое миро, помазав ему голову, грудь и руки, что призвано было обозначать славу, ум и силу. Затем на голову Ричарду возложили белоснежный плат из освященного льна, символ чистоты намерений, а поверх него шелковую скуфью, что было обязанностью Жоффруа де Люси; пришла очередь де Бельвара, поднесшего Ричарду королевскую тунику золотой парчи и далматику вроде дьяконской и помогшего ему в них облачиться. Архиепископ вручил Ричарду меч, дабы он преследовал врагов Церкви. На ногах короля закрепили золотые шпоры из королевской сокровищницы, знак рыцарства, которые подал Жан де Марешаль, брат знаменитого Гийома де Марешаля. Наконец на плечи Ричарда легла алая мантия, расшитая золотом.