Полночная чума - Грег Кайзер

Волленштейн нащупал блокнот, извлек его из внутреннего кармана и, вытащив спрятанный между страниц карандаш, написал жирными печатными буквами несколько слов.

«Полицейский и врач требуют особого обращения».

Он еще на пару секунд задержал карандаш над листом бумаги. Может, добавить что-то еще? Он посмотрел на часы. Прошло еще три минуты. Нет, без Пфаффа ему никак не обойтись. Он нужен ему сейчас, особенно на ферме. Он и его толстая обманчиво-добродушная физиономия, за которой скрывалась звериная жестокость.

«Перевези фр. из жандармерии на ферму. Смотри за Адлером. Никаких звонков»

— набросал он на бумаге и, поставив подпись, вырвал лист из блокнота, сложил его и крикнул Кляйну, подзывая его к себе. Парень прибежал на его зов лишь со второго раза.

— Отдай это унтершарфюреру Пфаффу, когда он вернется. Вернее, как только он вернется.

Парень кивнул.

На улице послышался рокот мотора, и из-за угла показался грязный «кюбельваген». С обеих сторон у него не было окон, а верх брезента прорван почти по всей длине. Ниммих остановил колымагу в нескольких метрах от Волленштейна. Да, придется помокнуть, подумал тот, обойдя тупой нос автомобильчика, и сел в кабину. Ниммих завел мотор, и «кюбельваген» затрясся по булыжной мостовой. Волленштейн сжал зубы, чтобы те не клацали на каждом ухабе.

Он в очередной раз посмотрел на часы. Десять минут четвертого. Минуты бежали столь же быстро, как дергался глаз у Ниммиха.

Бринка разбудил раскат грома. От неожиданности он дернул головой и больно ударился об алтарь, рядом с которым сидел. Сквозь узкие стрельчатые окна внутрь сочился сероватый цвет. Бринк посмотрел на часы. Половина одиннадцатого.

Боже, он проспал несколько часов!

Он встал и положил руку на мраморный верх алтаря. Накануне церковь показалась ему убежищем от всех невзгод. Сегодня это была точно такая же тюрьма, как и Портон-Даун. Он приехал на работу туда, уверенный в своей правоте, довольный тем, что и он тоже причастен к тому, что там происходит. Увы, груды мертвых овец, павших жертвой bacillus anthracis, стали причиной таких кошмаров, от которых не спасала даже изрядная порция алкоголя на ночь. И он умолял Чайлдесса отпустить его. И, несмотря на всю его любовь к Кейт, работа стала для него такой же тюрьмой, как и сибирская язва, потому что все сводилось к одному и тому же. Он попытался объяснить это Кейт, но она так и не поняла его. А потом она стала жертвой тех заблуждений, которые они, словно тюремную стену, возвели вокруг себя.

Здесь, в церкви, Бринк понял это со всей отчетливостью. Большая часть горожан спала, свесив головы на грудь и вытянувшись во весь рост на скамьях. Бодрствовали считаные единицы, те, кто сидел на средних рядах. Они негромко разговаривали между собой и курили, передавая друг другу сигарету. Никто из них не был застрахован от болезни, пусть даже явно больных отсюда увели. Возбудитель чумы мог сидеть в любом из них — может, даже в нем самом или в Аликс, — и пройдет не один день, прежде чем появятся первые симптомы. И тогда зараза снова пойдет гулять на свободе, и тогда отсюда увезут очередной грузовик мертвых тел, а за ним еще один. И так, пока в живых не останется никого.

О чем думали они, он сам и Пол Чайлдесс, Кэтрин Муди и другие сотрудники лаборатории в Портон-Дауне? Стоит позволить возбудителям размножиться, как их больше не удержать в чашке Петри. О последствиях никто толком не думал. И вот теперь…

Дождь с удвоенной силой застучал по оконным стеклам и крыше. Вдалеке вновь послышался раскат грома и завывания ветра. Может, погода сыграет ему на руку? Потому что неуклюжие корабли, которые он видел в Портсмуте, никогда не выйдут в море в непогоду. Бринк посмотрел на часы. Время практически истекло.

Он поискал глазами Аликс и обнаружил ее на второй скамье. Он не заметил ее с первого раза, так как она низко опустила голову. Теперь же она смотрела прямо перед собой, но не на него, а на фигуру распятого Христа у него за спиной. Она сидела, опершись на спинку передней скамьи, и руки ее были сложены в молитве. Рядом с ней сидел старый кюре.

Они сидели почти вплотную друг к другу, он и она. Седовласый кюре наклонился к ней, а она почти положила голову ему на плечо. Его ладонь лежала на ее волосах. Бринк заметил, как Аликс перекрестилась. Как истинная католичка, отметил он про себя.

Как это странно — иметь посредника между собой и Богом. Лично ему это претило. И вместе с тем он ощутил нечто вроде зависти оттого, что Аликс есть, с кем разделить молитву, есть кому поддержать и ободрить ее в трудную минуту.

В следующую минуту Аликс поднялась со скамьи и направилась в его сторону.

— Как ты себя чувствуешь? — поинтересовался Бринк. Аликс поморщилась и потерла затылок.

— Мне сказали, что ночью сюда приходили боши и увели маму, — сказала он. — Выходит, у них есть то, что ты ищешь? То самое лекарство?

Бринк кивнул.

— Тогда с ней все будет хорошо?

Очередной кивок. Было видно, что у Аликс отлегло от сердца. Впервые за все эти дни с того момента, как он увидел ее в больнице, она, похоже, обрела спокойствие. Она посмотрела на Кирна, который одиноко сидел, сгорбившись, на первом ряду на дальнем конце скамьи слева.

— Пойду, спрошу у него про Жюля.

— Не сейчас. Он нам нужен. По его словам, он может отвести нас туда, где произвели на свет и бациллы чумы, и лекарство от нее.

Аликс пристально посмотрела на Кирна, затем на кюре, который в данный момент беседовал с кем-то из прихожан.

— Ты ведь не станешь мне лгать? — спросила она. Американец явно не ожидал от нее этого вопроса. Тогда Аликс наклонилась к нему. Одну руку она положила на алтарь, второй дотронулась до его груди. — Ты уверен, что это лекарство излечивает болезнь? — спросила она. — Уверен, как в самом себе?

Бринк не сомневался в правдивости Волленштейна.

— Да, я уверен, — сказал он.

Аликс кивнула, убрала волосы за уши и сделала шаг ему навстречу. Отступать было некуда; Бринк стоял, опершись спиной об алтарь. Аликс взяла его лицо в свои ладони, — небритыми щеками он ощутил мозоли на ее пальцах, — наклонилась и поцеловала в губы. Он не стал отстраняться, не стал отталкивать ее от себя. Наоборот, стоял, закрыв глаза, и вдыхал ее запахи — запах волос, запах яблок. Она отстранилась первой. Он почувствовал у себя на шее ее горячее дыхание и, открыв глаза, увидел, что она в упор смотрит на него.

— Если я больна, то теперь и ты тоже, — сказала она.

Бринк не стал говорить ей, что это не играет никакой роли, что он, как и она, побывал в тесном контакте с ее отцом.

— Теперь мы одна семья, — добавила она и жестом указала на остальных людей в церкви. — Пообещай, что ты сделаешь все для того, чтобы найти лекарство.

Бринк посмотрел на девушку.

— Обещаю.

Он не стал склонять головы, не стал закрывать глаза и тем не менее молился. Боже, как ему хотелось в эти минуты ощутить на плече отцовскую руку! Но нет, рядом с ним не было никого, даже призраков больных евреев. Только он один перед Господом Богом.

Усталый и одинокий, он обвел взглядом церковь.

На глазах у Кирна эта девица Пилон наклонилась и поцеловала американца в губы.

«Какой же я осел», — подумал полицейский.

— У меня есть все для того, чтобы остановить вторжение, — заявил Волленштейн. Сам он тогда использовал известие о высадке в Нормандии как своего рода проверку, и герр доктор ее не прошел. Он скорее рассыплет над Францией свою заразу, нежели оповестит об угрозе начальство. Значит, жирный тип из СД был прав.

«Потому что пройди Волленштейн этот тест, он бы наверняка позволил мне взять с собой этого англичанина, этого американца, Бринка… Он бы позволил мне поехать в Кан и предупредить Иссельмана о готовящемся вторжении противника, — размышлял Кирн. — И тогда я бы проехал по проселочной дороге, что вела к лаборатории Волленштейна, и мы с Бринком вдвоем наверняка уничтожили бы эту заразу».

— Господи, какой же я осел!

И Кирн — хотя от удара ему до сих пор было муторно — поднялся с места, прошел вдоль скамьи и направился дальше по проходу к ступенькам апсиды, что вели на алтарь. Бринк и француженка тотчас обернулись к нему. Эта женщина ненавидела его всеми фибрами души. Ненависть светилась в ее глазах. Наверно, это из-за брата, решил Кирн. Того, которого она застрелила. Что касается Бринка, то лицо американца, как обычно, ничего не выражало.

— Вы сказали ему про высадку, — произнес он, глядя на Кирна. — Мы об этом не договаривались, — добавил он, уже громче.

— Я подумал, что, если ему это сказать, он позволит мне увезти вас отсюда, — спокойно возразил Кирн.

— Вы лжете. Вы обманули меня.

Кирн покачал головой. Он знал, что Волленштейн мог его не отпустить, но, с другой стороны, не оставлял надежды, что эсэсовец оповестит начальство о готовящемся вторжении, поставит на ноги войска по всему побережью.