The Мечты. О любви - Марина Светлая

Надо же. Ее внука.

Непонятная и нерациональная для Нины мысль о том, что что-то в жизни идет совсем не по тому маршруту, который она задавала себе в двадцать лет, стала мучить ее довольно давно, но обрела окончательную формулировку, когда младшая дочь, поздравив матушку с последним Новым годом, сообщила, что навещать ее по этому поводу они с турком не планируют. Дескать, времени нет. А Нина надеялась. Даже, можно сказать, мечтала.

И натыкалась на то, что «мечты» в ее лексиконе такое же несуществующее слово, как, к примеру, слово «пошлость» в английском языке. Невозможно перевести дословно. Слишком всеобъемлющее понятие. Оно, это странное слово «мечты», даже звучит в ее речи чужеродно, язык не привык произносить его, артикуляционный аппарат к нему не приспособлен, не натренирован. И произнося его перед Арсеном, Нина Петровна удивлялась себе — надо же, получилось. Самое главное, что ее мучило, — получилось высказать.

Ни одна ее мечта не сбылась.

Но разве она мечтала о многом? Да и мечтала ли? Какая разница между мечтами и желаниями?

Давным-давно, в первой половине своего помпезного и блистательного шествия по планете, Нина Петровна была совершенно уверена, что впереди ее ждет что-то грандиозное, светлое, однозначно лучшее из того, что полагается молодым девушкам ее ума, внешности и возможностей. А возможности были недюжинные, хотя и жила она в маленьком городке. Конечно, будет столица. Конечно, будет карьера. Конечно, будет идеальный мужчина рядом. Конечно, будет семья. Одна. Крепкая. На всю жизнь.

И начиналось все не так чтобы слишком отличаясь от нарисованного в голове образа будущего. Сначала архитектурный вместо дизайнерского по настоянию родителей — об этом Нина не особенно жалела, знания за плечами не носить, даже если не пользуешься. Позднее ателье вместо модного дома, которое с годами переросло в сеть магазинов женской одежды. Не масс-маркет, но и на красные дорожки у нее все же не одевались. Потом Рома. Рома, который не увез ее в прекрасные столичные чертоги, потому что очень сильно любил их маленький Солнечногорск.

И очень сильно любил ее, Нину.

Ухаживал — немного дерзко и неуклюже. Добивался. Пылинки с нее сдувал. Заделал ей первую беременность, пока она еще только думала, нужен ли ей такой вариант будущего, а потом поволок в ЗАГС, привязывая к себе навсегда. И так трогательно радовался, когда впервые держал на руках их первенца, что, наверное, именно в тот день она испытывала к нему самые сильные чувства с тех пор, как они познакомились.

Родители не считали Рому идеальным кандидатом ей в мужья, да и она сама, если уж совсем честно, таковым его не считала. Несмотря на то, что, вылетев из универа, он после армии все равно его окончил, для Нины Моджеевский Рома навсегда остался недоучкой, и слава богу, что не недоумком. Его первые успехи на выбранной стезе, в бизнесе — она полагала лишь результатом стечения обстоятельств и феноменальной удачливости. Но в нем бесспорны были три черты: энергичность, настойчивость и хваткость. И еще он был красивым и прекрасно смотрелся рядом с ней.

Пусть не идеальный. Но она принялась лепить из него идеал. Как ей казалось, с большим успехом — его компанию она приписывала к своим личным заслугам. И при этом сама возле Ромы оставалась кем-то вроде принцессы, с которой он продолжал сдувать пылинки и для которой готов был и звезду с неба добыть, пока она позволяла ему себя любить. И если вдуматься, то большое удовольствие Нина находила именно в том, что вполне себе может веревки вить из мужчины, который для окружающих стал недостижимой величиной.

Вот только именно Рома все и разрушил. Как-то в одночасье. В минуту. В ту самую минуту, когда она позвонила ему в Мюнхен, куда он отбыл на бизнес-встречу с упакованными ею в его чемодан запасными носками, трусами и рубашками, а трубку взяла вместо него какая-то баба. Это потом уже она узнала кто. Потом узнала почему. Рома — осел, даже препирался недолго. Чувство вины, написанное на его лице, говорило куда больше, чем все на свете слова.

Ее это надломило. С треском, с болью, с полным осознанием, что все пошло к черту. Весь привычный хрустальный мирок, который она выстроила вокруг себя, рухнул в одночасье. Нина перестала быть принцессой. И уж тем более, перестала быть его принцессой. Нина превратилась в Медузу Горгону.

А живой и настоящий Рома — оказался не тем мужчиной, каким она его видела. Оказался слабым. И оказался предателем, который ее, способную доверять и любить, убил.

И, наверное, именно тогда мечты — или желания — она подменила долгом. Долгом семьи перед ней. Ромин долг выполнен не был, а ведь он стольким ей обязан. Ее семье, ее связям, ее влиянию, которое сделало из него целеустремленного и успешного человека. И что самое страшное, после того, как она наказала его всеми возможными способами, подав на развод, отсудив детей, ограничив их общение, сделав его врагом в их глазах, он позволил себе стать счастливым, а не провести остаток жизни в раскаянии.

Нашел себе бабу, которая вполне его стоила, которая будет заглядывать ему в рот и считать его крупной удачей. Приспособленку, способную только выезжать за счет других. Единственной заслугой его бухгалтерши было то, что она сумела родить ему ребенка, а к детям у Моджеевского всегда было особенное отношение. И рядом с ней он снова чувствовал себя суперменом. Сильная женщина ему не по зубам.

Черт с ним. Он испортил ей жизнь, заставив разочароваться, но черт с ним. Пусть будет счастлив.

Куда хуже обошелся с ней родной сын, вычеркнувший ее из своей жизни из-за малолетней соплячки.

И вот это — куда больнее предательства.

Тогда ей так казалось. Нет, ей действительно так казалось. Ей казалось, что это болото затягивает ее близких и ее саму.

Нина отчетливо помнила то проклятое лето, когда ее Рома (все еще ее Рома, пусть они и развелись!) связался с бухгалтершей, а Богдан — чуть не пропал из-за ее младшей сестры. Нет, тогда Нина Петровна еще понятия не имела, из-за кого весь сыр-бор. Знала только, что страдает ее мальчик из-за какой-то девочки. В семнадцать лет только из-за девочек и страдают, из-за чего же еще?