Баблия. Книга о бабле и Боге - Александр Староверов

– Бог я.

– Нечто подобное я и предполагала. И чего же ты бог? Ну, то, что любви, это понятно, сама убедилась. А еще чего? Юриспруденции, архитектуры, Интернета, баблайков?

– Да всего. Вот всего, что ты перечислила, и вообще всего.

Взгляд Аи стал строгим. Не верила она ему. Придуривается, думала.

– Не веришь? Понимаю, трудно поверить. Но я доказать могу. Серьезно. Вот чего ты сейчас хочешь? Скажи, и я все исполню.

– Так нечестно, – театрально обиделась Ая. – Ты знаешь, чего я хочу. И исполнить это тебе ничего не стоит. Двое суток уже исполняешь. А вот фиг тебе! Другое попрошу. Выведу тебя на чистую воду, проходимца. Чего же я хочу?

Ая явно наслаждалась предложенной, как она думала, игрой.

– Чего же, чего же? Этого не хочу. Это уже есть. Это и так будет. Это вредно для фигуры. Это аморально. Это незаконно. За это в древности вообще четвертовали. Господи! Какая я, оказывается, ужасная. О! Придумала. Хочу малины лукошко и еще черешни немножко, тушь заморскую для глаз и огромный ананас. Последнее не для себя, а для нас.

Алик улыбался криво и грустно, одной половиной лица. Ая смотрела на него задорно, смеялась почти. Мол, что, получил? Как выкручиваться теперь будешь? Переглядывались так несколько секунд. А потом она опустила глаза и увидела… На столе стояло огромное блюдо с черешней, берестяное лукошко с малиной и невероятных размеров ананас. Рядом лежала маленькая черная коробочка с надписью Lancome на крышке. Ну не знал он больше никаких заморских брендов по туши.

Более всего девушку тушь как раз и поразила. Взяла коробочку недоверчиво, понюхала, намазала щеточкой ресницы. Только после этого убедилась в реальности происходящего.

– Ни хрена себе, – прошептала ошеломленно. – Это чего, правда все? А что такое Lancome?

– Бренд такой заморский, как просила.

– Почему не знаю? Я вроде в курсе трендов последних.

– А это самый последний, еще не наступивший. В следующем году модным будет…

– А, ну да, ну да…

Алик видел, что она находится в прострации. Пытается уцепиться за что-то знакомое в творящемся беспредельном абсурде. Вот за тушь ухватилась.

«Какая же я все-таки сволочь, – подумал он. – Нашел девушку, единственную, любимую. И сразу же огорошил. Больно ей сделал. Мозг вынес, извилины ей заплел узлом тройным. Я всем больно делаю. И чем ближе ко мне люди, тем больнее…»

Ая молчала несколько минут. Осознать пыталась произошедшее. Иногда стонала, как от боли. Иногда уходила в себя, выглядела мертвой почти. Больше всего Алик боялся, что бухнется она к нему в ноги, молиться начнет, каяться и благодарить за милость проявленную. И разрушится тогда чудо немыслимое. И любовь его новорожденная поломается. Или наоборот, возрадуется девица, что с богом закорешилась, и станет просить банальностей всяких, типа шмоток, тачек, славы, признания и высокого статуса в местном обществе. И опять любовь погибнет. Многое мог предположить и многого боялся Алик. Но того, что сказала после затянувшейся паузы Ая, представить не мог. Трудно шокировать бога. Но у нее получилось.

– Я так и знала, – расстроенно, чуть не плача, произнесла она. – А чего я, собственно, хотела? Я же долбанутая. И вся жизнь у меня долбанутая. Вечно ищу на свою задницу приключений. И вот нашла. И мужики у меня странные. А ты самый странный из всех. Влюбилась… в бога. Надо же. А с другой стороны, понятно все было сразу. Руины эти висящие. Рисунок твой чудовищный. Где глаза только мои были? Знала, что нечисто тут, и шла. Шла, шла и нашла… Дура! Пропала я. Пропала и попала…

– Да ты чего? – обалдел Алик. – Не веришь? Так я могу, я могу еще. Что хочешь, любое чудо, любое желание. Ты поверь, я правда бог. Я создал всех вас и тебя… Поверь…

– Да какой ты бог, – отмахнулась Ая. – Нет, бог, конечно, но и не бог. Не знаю, как объяснить. Верю, что любое чудо сделать сможешь. И в то, что создал ты нас, верю. Но не может бог так страдать, больным таким быть, как ты. И теперь твоя боль – моя боль. Как будто мне своей мало. Но ничего не сделаешь, теперь так. А ты еще и бог. Хотя и не бог. Офигеть можно. Короче, запуталась я совсем. Давай, рассказывай все немедленно.

Алик задохнулся от любви и удивления. Покусал распухшие губы несколько секунд и рассказал ей все.

– …Влюбиться в женатого бога. Нет, это только со мной могло произойти. В женатого! В бога! С тремя детьми. С кучей любовниц. Жулика и афериста к тому же. Круто! Это вот я удачно оказалась в нужное время в нужном месте. Ая – чемпионка Вселенной по везению. Ой, господи, что же делать, за что мне это все, господи, за что?

– Это ты ко мне обращаешься? – осторожно поинтересовался Алик.

Причитания Аи продолжались уже минут пять. Реакция на его рассказ у нее получилась, с одной стороны, вполне традиционная, бабья в кубе. А с другой стороны, невероятная совсем. Никакого почтения к его божественному статусу. Как будто он мужик самый обычный. Обидно даже немного стало.

«А я и есть самый обычный, – с неохотой, но все же согласился Алик. – Самый что ни на есть обыкновенный человек. Обстоятельства просто необыкновенные кругом».

– Ты меня о чем-то спросил? – отвлеклась наконец от жалоб на судьбу Ая.

– Я спросил, ко мне ли ты обращаешься, когда к Господу вопиешь?

Она задумалась. Посмотрела на него жалостливо, как на убогого. С недоверием. Типа – и этот хлюпик дистрофичный вес рекордный поднял?!

– Выходит, что к тебе, – сказала. – А вообще фигура речи это. Господи, скажи, господи, прости, господи то, господи се…

Она запнулась на мгновение, еще раз с сомнением взглянула на него, положила руки на стол и продолжила:

– Прости меня, конечно, но не ассоциируешься ты у меня с фигурой речи этой. Не складывается у меня в голове ничего. Ты – и бог… Как это быть-то может? Хотя, если подумать, если подумать…

Ая начала грызть ногти, по-детски совсем. Мило. Иногда украдкой бросала короткие взгляды на него. Шептала что-то неразборчиво под нос. Вдруг ойкнула и закрыла ладошкой рот.

– Поняла, – прошептала. – Я все поняла. Ты и правда бог. Меня всегда удивлял мир. Нелогичный он. Всего в нем намешано. Говна много, но и хорошее есть. И вперемешку все так. Что и отделить одно от другого не получается. Даже в самой себе отделить не могу. Тут вроде святая, а вот тут уже сволочь конченая. А убери сволочь, и святость пропадет. Вросло все друг в друга, не оторвать. И заповеди еще эти странные. Не убей, не укради, не возжелай жену ближнего своего. Что значит ближнего? Дальнего, значит, можно? Не вари козленка в молоке матери его, в носу не ковыряйся. Как будто стебется кто-то над нами. Постмодернизм как будто. А ведь древние заповеди. Тогда не то что пост-, тогда и модернизма не было. Или герои литературные. Самые любимые у людей – жулики и аферисты веселые. А как же тогда «Не укради»? Почему любить можно одного, а спать с другим? И удовольствие получать, и прощать себе это удовольствие. Почему убийца и маньяк вдруг спасает ребенка тонущего? Режет кишки женщинам, а после идет по набережной и спасает ребенка. Как это может быть вместе, в одном человеке?

Ты – ответ. Ты – бог наш. Ты – мошенник, сволочь, святой, похотливый, грязный, добрый, жадный, подлый, чистый, хитрый и наивный. Это все ты. А мы по подобию, по образу твоему. Что теперь сделаешь, если образ такой… И знаешь, я люблю тебя. Люблю и прощаю. Господи, как я тебя люблю! Иди ко мне, господь мой жалкий, господи мой слабый. Иди, я успокою тебя, я дам тебе силы…

Ая уселась на каменный пол, привлекла к себе Алика, положила его голову себе на колени, стала гладить его, целовать волосы, шептать ласково:

– Я знаю, я все знаю. Мы – как ты, поэтому знаю. Рвет нас на части, а тебя рвет в миллиард раз больше. Знаю. У тебя свой мир, жена, дети, за деньгами гонка. Ты как мы, но еще и за нас отвечаешь. А ты всего лишь человек, у тебя тоже душа есть. Больно ей. Я знаю. Ты человек и бог одновременно. Это тяжело очень. Невыносимо. Я знаю. Потерпи, милый. Потерпи немножко. Теперь у тебя я есть. Теперь легче будет. Я знаю, знаю…

Алик лежал на холодном полу и чувствовал затылком тепло ее ног. И руки мягкие чувствовал, и дыхание. Разогревалось что-то внутри, размораживалось. Словно снял неудобную, сковывающую движения одежду, и задышало тело. Только не тело дышало. Нечто более важное, чем тело… Мягким стал он, расслабился. Как будто был он солдат, домой с войны вернувшийся. Вот его дом. Эта девушка странная – его дом. Отечество его, за которое и жизнь отдать не жалко. Только здесь понимают и любят, только здесь. И не страшно быть мягким, и теплым быть можно, и добрым, и… Он задышал часто, и что-то горячее, бывшее еще совсем недавно ледышкой колкой, вытекло из его глаз.

– Да-а-а, – выдохнул он сквозь слезы. – Ая я, я, я люблю те…

Договорить не смог. Разрыдался. Очень легким стал внезапно. Как перышко. Невесомым почти. Хлопнуло открытое окошко. Ворвался в комнату ветерок нежданный и закружил, завертел его. Оторвал от любви случившейся и понес к облакам серым, а потом еще выше и еще, в сгусток тьмы, в ничто обжигающее.