Что за девушка - Алисса Шайнмел

Хватит с меня секретов.

— Как ты убедилась в том, что хочешь, чтобы Майка исключили? В пятницу ты сказала, что не уверена.

Есть очевидные причины: что будет справедливо, чтобы Майк испытал на себе последствия своих действий; что школьные правила должны защищать таких девушек (и парней), как я; что я не хочу каждый день видеть его на переменах. Этого достаточно, но есть еще кое-что.

— Думаю, я наконец осознала, что это действительно случилось, что Майк действительно бил меня, что это действительно неправильно. Думаю, что — ну не знаю — несколько месяцев я жила в какой-то серой зоне, когда верила в то, что пусть Майк может меня ударить — это ничего, ведь он так меня любит.

— А как ты считаешь сейчас?

Раньше мне казалось, единственное, что было не так с нашими отношениями, — то, что он меня бил.

Но теперь я понимаю, что была неправа.

С Майком я становилась тише, мельче. Я буквально старалась занимать меньше места.

С Майком любовь означала боль. И не только физическую.

— Наверное, это была неправильная любовь, — наконец отвечаю я, вспоминая, что сказал Хайрам в понедельник. — Лучше совсем никакой, чем такая.

Может, я и правда любила его. Но, думаю, это действительно была неправильная любовь. Я не к тому, что любить его было неправильно, что я должна была быть умнее и не позволить этому чувству продолжиться, но я любила человека, который причинял мне боль. Эта любовь выдавала страх за волнение и восторг, контроль за верность.

И это неправильная любовь.

Джуни кивает и сжимает мою руку в ответ:

— Ты только знай, я люблю тебя. Я люблю тебя за то, что ты сегодня постояла за себя, но я бы любила тебя, даже если бы ты этого не сделала.

Я улыбаюсь:

— Я люблю тебя за то, что ты пришла, хотя тебе было страшно. И я бы любила тебя, даже если бы ты осталась дома.

— Правда? — переспрашивает Джуни.

Я киваю:

— Абсолютная.

Даже не оборачиваясь, я знаю, что Хайрам все еще стоит у своей машины позади нас на парковке. Я знаю, что он будет моим другом, даже если я никогда больше не захочу его поцеловать, каким он был все те дни, когда я приходила на большой перемене к его машине и мы сидели в тишине, не касаясь друг друга.

Может, он и тогда подозревал, что происходило между мной и Майком, но понимал, что я была не готова это признать. Может, он думал, что лучшей поддержкой будет ждать рядом, показывая, что, как только я буду готова, он поможет.

Я смотрю на свою лучшую подругу и говорю:

— Это правильная любовь. Такая, которая останется, даже если ты в раздрае, даже если ты так разочарована в самой себе, что не представляешь, как тебя можно любить.

ДЖУНИ

— Джунипер Серра Меса-Штерн!

О нет! Полное имя, произнесенное мамой, — всегда дурной знак.

Что бы Майя ни говорила про хорошую любовь, я все равно думаю, что сложнее любить того, кто тебя разочаровал, ну или, по крайней мере, ты не будешь любить того, кто тебя разочаровал, так же сильно, как любишь того, кто ни разу не подводил. И как бы ни были разочарованы родители сейчас (что даже заставило маму окликнуть меня с порога полным именем), они и вполовину так не разочарованы, как будут, если я расскажу, что со мной случилось на демонстрации. Но я, конечно, никогда не расскажу.

— Послушай, Фи, дай ей возможность объяснить, — начинает папа, но мама его обрывает.

— Объяснить? — повторяет она. — Этому нет и не может быть достойного объяснения.

Она швыряет на стол прозрачный пакетик. Я не сразу понимаю, что внутри.

Таблетки Хайрама. Красные таблетки с таким удобным побочным эффектом. Синие таблетки для сна.

Мои таблетки.

Зачем я выкинула их в ведро? Где были мои мозги? Я хочу сказать, все знают, что таблетки нужно смывать в унитаз, если не хочешь спалиться. Но я читала статью, где говорилось, что это очень вредно для окружающей среды, и подумала, что лицемерно с моей стороны смывать таблетки ради своей безопасности, если это навредит планете.

— Что ты можешь сказать в свое оправдание? — спрашивает мама. Я знаю, что отвечать не нужно. Она будет говорить дальше.

Так было и в больнице на День святого Валентина. Мама говорила, папа защищал меня, а я в основном молчала. Сейчас я падаю на стул, на свое привычное место за ужином и за завтраком, прямо напротив мамы. Правда, она обычно не то чтобы сидит — скорее, присаживается, потому что вечно подскакивает принести еще еды, положить в раковину нож, или стакан, или тарелку.

— Я уже позвонила доктору Крейтер, — продолжает мама. — На завтрашний вечер у тебя назначен внеочередной сеанс.

Мама не спрашивает, что это за таблетки, почему я их принимаю. Может, это неважно. А может, она сама догадалась. На секунду она обращает свой гнев на папу:

— И почему я пошла у тебя на поводу и отпустила ее сегодня!

— Сегодня был важный день, — настаивает папа.

— Важнее этого? — спрашивает мама, размахивая пакетом, как флагом, и таблетки внутри перекатываются из стороны в сторону. — На этот раз мы все сделаем, как скажет доктор Крейтер. Если групповая терапия, значит, групповая терапия. Если семейные сеансы, значит, мы пойдем на семейные сеансы.

— Она хотела, чтобы мы ходили на семейные сеансы? — переспрашиваю я, но мама не останавливается:

— Если лекарства — нормальные лекарства под присмотром и по рецепту доктора, — значит, ты будешь принимать лекарства. Никаких уговоров, никаких целей, никаких увиливаний.

— Фи, ну будь рассудительней. Этот доктор — не истина в последней инстанции…

— Она говорит, что их встречи не приносят результата.

— А я уже сказал, что это глупости…

— Глупости?! — повторяет мама. Я перевожу взгляд с одного родителя на другого, как на теннисном матче. — Доктор говорит, что почти на каждом сеансе Джуни садится на руки или прячет их в карманы, чтобы скрыть дрожь!

Правда?

— А еще она говорит, что при любом упоминании групповой терапии, о том, что доктор работала с пациентами с такими же проблемами, Джуни наотрез отказывается идти на контакт.

В нашу первую встречу доктор Крейтер сказала, что работала с такими же ребятами, как я. Может, я была неправа и она не пыталась свести меня к стереотипу. До меня вдруг доходит, что, наверное, она пыталась показать мне, что я не так одинока.

Папа говорит:

— Фи, будь рассудительней. Джуни пообещала больше не