Зарницы красного лета - Михаил Семёнович Бубеннов
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Гудело все село, так и сяк гадая о том, что ожидает его в ближайшие дни. И даже мы, мальчишки, не могли оставаться безучастными к мужицким разговорам у сборни, на улицах, у завалин. Куда ни пойдешь — везде толки о скорой страде и скорой войне. Только, бывало, и слышишь:
— Оно, мужики, все бы ничего, да как с хлебами быть?
— Пойдут беляки — не до хлебов будет!
— Погодить бы надо…
— Им годить некогда: на них из Расеи прут!
— А жалко хлеба, ой как жалко!
И хотя для мужиков в самом деле наступили очень хлопотливые предстрадные дни, они все равно ежедневно со всех концов села собирались к сборне. О тех же, кто записался в отряд, и говорить нечего — те здесь и дневали и ночевали. Теперь сборня, где в июле, бывало, и мухи-то дохли от скуки, день-деньской полнилась мужицкой разноголосицей. Здесь почти постоянно находились члены Военно-революционного штаба, решая бессчетные, вдруг громко заявившие о себе мирские дела. Одно дело порождало много других дел, а те, цепляясь одно за другое, разрастались, как хмель.
Посыпались разные приказы, призывы, воззвания и обращения из волости. Между Гуселетовом и Большими Бутырками без конца скакали гонцы с пакетами под сургучными печатями. Скакали гонцы и по другим дорогам — из Гуселетова во все соседние села. У сборни не только с утра до вечера, но и ночами наготове стояли оседланные кони и пары, запряженные в легкие ходки. Словом, село находилось на военном положении и жило в тревожном ожидании больших, решающих событий.
Отец возвратился из Солоновки через день, под вечер, когда стадо коров пылило со степи в село. Едва белобрысый и хитроглазый Филька Крапивин, ездивший за кучера, осадил пару взмыленных коней у сборни, отец выскочил из плетенки ходка и бегом бросился на крыльцо. Там его уже поджидали гуселетовские вожаки, члены Военно-революционного штаба. Филька направился к коновязи. Сюда же немедленно потянулась толпа мужиков и парней от кузницы.
— Ну, налетели! — запетушился Филька, задиравший нос оттого, что побывал вместе с командиром отряда в Солоновке, в штабе Мамонтова, и теперь мог надивить всех новостями. — Заждались, видать?
— Выкладывай, — потребовал один мужик. — Только зря не болтай.
— А когда я болтал?
— Завсегда, паря, завсегда. У тебя язык-то…
— Ты, дядя Егорий, языком меня не попрекай, — милостиво ответил ему Филька. — Погоди, скоро и я, может, речи говорить буду на митингах. Еще заслушаешься! Вот и сейчас, как начну говорить, так и разинешь рот!
— И правда, как есть ботало, — сказал дядя Егорий. — Не дай бог, если таких говорунов разведется много. Всех заговорят — и работать некому будет.
— Стало быть, подъезжаем мы ночью к солоновской поскотине, — не смутившись, начал Филька. — Остановил я это коней, а товарищ командир, Семен-то Леонтьевич, выскочил из ходка — открывать ворота. А нас тут же — цап! С двух сторон.
— Началось! — рассмеялся дядя Егорий.
— Засада, — не придавая внимания насмешке, с важностью пояснил Филька. — А вернее сказать — партизанский пост.
— А-а, — невольно вырвалось у дяди Егория.
— Видишь, дядя Егорий, зря ты наперед оскорбляешь, вот чо!
— Да говори ты, ладно уж…
— Ну, сели двое к нам в ходок и — в Солоновку, — продолжал Филька. — Прямо в штаб товарища Мамонтова. Повели в дом — большой, в два этажа, какого-то богача.
— И тебя?
— Я при конях!
— Выходит, ты ничего и не знаешь, чо там в штабе-то было?
— Знаю, но сказать не могу. — Филька многозначительно поиграл глазами, потом искоса, мимо мужиков, посмотрел в вечереющее небо. — Военная тайна. Понятно? Как я есть адъютант… Да ты убей меня, дядя Егорий, а тайна эта останется при мне! Вот у меня какой язык, а не ботало. Ну а про то, что повидал в Солоновке, когда рассвело, могу рассказать с нашим удовольствием. Покормил я, значитца, утром коней, напоил, поджидаю товарища командира, Семена Леонтьевича. Прибежал он ко мне, рассказал, как наши дела, и опять в штаб. А тут и началось! Со всех сторон скачут к штабу вершни, едут в ходках, на рыдванах. Шум, гам. Гляжу, по всему селу — сплошное войско. Я коней запряг на всякий случай. Ну, чтобы быть наготове. Сижу, ем огурцы с хлебом да все слушаю. Оказыватца, народ-то у штаба из самых разных мест, которые даже из-под Славгорода, а то и Семипалаты. Стал я кое-кого выспрашивать: как там повсюду, восстают или нет? Отвечают одно: везде восстают, везде гарнизуются отряды.
— А про белых чо слышно?
— Говорят, должны вскорости нагрянуть.
— Самого-то Мамонтова небось так и не видел?
— Побожусь! Выскочил он на крыльцо, весь в ремнях, крикнул кого-то, а ему тут же коня…
Рассказывал Филька пылко, вдохновенно, но мужики так-таки и не проявили к нему большого доверия — хмыкали, скребли в бородах и воздерживались от подробных расспросов, что для любого рассказчика, конечно, было нестерпимо оскорбительно. И Филька, не выдержав, внезапно оборвал свой сказ и махнул на мужиков рукой:
— Эх вы, старые пни!
Берясь за вожжи, он позвал меня с собой:
— Садись в ходок. Заедем к нам, отпряжем мою пристяжную, а потом на своем красавце уедешь домой.
— Мы с Федей.
— Валяйте с Федей. А отпряжете?
Дорогой, вспомнив про подаренное Феде кресало, он заговорил с нами самым развеселым тоном:
— Ну, научились курить-то?
— Нет ишшо, — смутился Федя.
— Пошто же так долго собираетесь?
— Мох больно едучий.
— А рази табак не вырос на огороде?
— Оборви-ка листок, а тятя увидит, задаст…
— Украли бы где-нить.
— Ишшо попадешься!
— Эх вы, трусливые вы ребята! — пожурил нас Филька. — Надо отчаянными быть, как товарищ Мамонтов! Он ничего не боится! Орел! Небось партизанами хотите стать, а курить не умеете?
Он как в воду глядел, этот Филька.
— Дак тогда добудем! — живо пообещал Федя.
Приехав на кордон, мы распрягли Зайчика и, выйдя за ворота, уселись на лавочку посумерничать, как это любят делать после работы мужики.
Из разговора с Филькой можно было сделать одно-единственное заключение: все мы годимся в партизаны, но вот, к сожалению, не умеем дымить самосадом. Стало быть, дело за малым: надо научиться курить — и мы попадем в отряд. Только и всего-то…
…Хорошо помню, в каком радостном возбуждении был отец в тот вечер — вот таким я его видел в целинной степи, когда мы собирали ягоды. Все, что он увидел, услышал и узнал в Солоновке, встречаясь с
