Ноша - Татьяна Нелюбина

– Той гармонии, о которой ты говоришь, у меня нет. Во мне противоборствуют, наблюдают друг за другом, критикуют друг друга два начала.

И что-то нёс про тело и душу, про жажду жизни и спокойствия одновременно, про признание и страх перед бренностью мига, про отрицание и стремление к Вечному, страсть и разум, чувство и рассудок…

– Если бы я не покорялся внутреннему призыву к умеренности, основательности, у меня ничего светлого в жизни не было бы. Если бы я прислушивался к своим страстям, я давно бы уже сбился с пути. Увы, гармонии нет. Может, поэтому и любви нет у меня.

Сказанул!

Я вся воспламенилась, а он мне такое бабахнул.

Его главный бзык в том, что он – математик. Учился в Москве, институт не закончил, вернулся в Потсдам, возил туристические группы и чем только ни занимался. Но он – музыкант. Любит играть на гитаре, петь душераздирающие русские романсы, а в хоре – Шуберта. В церковном хоре. Он считает, что мы от страха обращаемся к Богу. А он не может к Нему обратиться.

Он любит музыкальные инструменты и может рассказывать о них часами. Больше всего он любит самый совершенный инструмент – человеческий голос. Ему нравится, что его голос теряется в общем хоре. Ему нравится, что его голос сливается с общим хором. Ему нравится, что и его голос составляет общий хор.

У него бывают периоды, когда он не в состоянии слушать музыку. Неделю, две, месяц. Потом какие-то мелодии вдруг задевают, проникают вглубь, в груди натягиваются струны, вот-вот лопнут. Но, когда мы с ним бродили по Потсдаму, они звучали все разом и очень согласно.

Мы с ним всё шли и шли, он молчал, я упивалась собственными монологами. Начался дождь, и мы оказались у Ральфа.

У нас не получилось.

А он улыбался:

– Ничего, когда-нибудь получится. – Взял гитару. – Я буду петь тебе грустные романсы. О любви.

Я, замученная Андрюшкой, болезнями, карантинами, добыванием пропитания, слушала.

– Вера. Сколько в тебе заложено чувства и любви, безумия и кротости, красоты и внутреннего богатства. Я ношу тебя на руках, Вера.

Я помню каждое слово, каждую интонацию, его улыбку и своё воспарение. Я парю и сейчас, когда вспоминаю. А тогда проза жизни заела – на меня голод напал. Пошли в кафушку, набрали вкуснятины, а мне ничего в горло не лезло, так нервничала. Мне, я до сих пор в этом уверена, нужен мужик, который меня бы лупил, как Сидорову козу: ешь, гадючка такая! А я бы в него тарелки метала. Как это у моей мамы было заведено. Поэтому я люблю ласковых мужиков.

– Открой ротик, бедняжка, – сказал Ральф. Я открыла, скорее от полного удивления. Он скормил мне апельсин, фрукты, сыр какой-то итальянский, французскую колбасу.

Взявшись за руки, мы с ним гуляли, и я уже знала, что влюбилась. Мы целовались на всех лавочках, целомудренно и взасос.

Закрою глаза и вижу, во всех деталях, как на прекрасной картине, его убежище. Бывшая табачная лавка с полками и вывеской, на полках – книги, пластинки, кассеты. Потолок и стены – чёрные от времени. Старинная витрина с жалюзи – будто на улице сидишь, кошка пробежит, слышно. Кафельная печь с гнутыми ножками. Стол, три кресла вокруг, стул, тахта в углу. Дверь в другую комнатёнку, узенькую, как пенал, – там пианино. Узкий коридор, узкий туалет, длинный, где-то в конце перспективы унитаз сломанный, раковинка крошечная. Кухонька с буфетом, газовая плитка, кран с холодной водой.

– Если тебе скучно, я включу музыку.

– Нет, нет, Ральф. Я влюбилась.

– В кого?

– В тебя. По уши.

– Вера, я должен тебе сказать…

Так я и знала. У него кто-то есть. И он собрался жениться. Мы же так долго не виделись. Андрюшке пять лет. Пять лет Ральф мне письма писал. Как друг. Не монах же он! И угораздило же меня влюбиться в монаха! Если он всё же монах!

– Вера, ты меня потрясаешь своей естественностью. За эти дни я начал верить в гармонию. В твою гармонию, Вера. Я хотел бы, чтобы мы поженились, чтобы мы жили вместе.

Мы с Андрюшкой тогда жили у Насти. Я сынка на неё оставляла, когда на свидания бегала. Настя, всё в той же неудобной позе, знакомой мне до мелочей, пахала – коленками на стуле, локтями и животом на столе, выписывала кисточкой, вырисовывала ротрингом «картинку». Андрюшка, пристроившись рядом, тоже что-то там раскрашивал. Пообещал, что, как и Настя, станет художником.

Кстати, он весьма недурно рисовал.

Настя меня всегда поправляла: «писал».

Андрюха писал хорошие акварели. Но… стал менеджером по отельному делу. Получил диплом, уехал работать в Лондон. Познакомился с испанкой, они там университет окончили по экономике и отельному бизнесу. Я уже не так от разлуки страдала, как раньше – мы по скайпу общались. Они с Лаурой жили в крошечной комнатке, не вставая с пола – они на полу спали, – можно было рукой до всего дотянуться. Мы с Ральфом к ним на выходные смотались. Лаура нам очень понравилась. Она тосковала по своей чудесной Испании – мы с шестилетним Анрюшкой как-то съездили в Андалузию и прекрасно её понимали. Она после университета вернулась домой, и мой сын за ней поехал. С работой там не ахти, теперь он ищет работу в Берлине. Найдёт, Лаура сюда к нему переедет.

У молодых с этим легко – живут там, где есть работа, мобильное поколение, не чета нам, или, если конкретно, мне: я вросла в Росток, и хоть он ничуть Питер не напоминает, но я не могу жить без моря.

И Ральф теперь тоже не может. Прижился в Ростоке, забыл математику, играет по вечерам в престижном отеле «Высокие дюны», поёт, наслаждается обществом русских. А кто ещё может позволить себе такой отель?

Хорошо зарабатывает, мы не бедствуем. Я работаю с иммигрантами. С беженцами. Работаю в другом городе, домой возвращаюсь на выходные. Не знаю, на сколько меня хватит, но работа мне нравится. Время от времени разные нации – весьма темпераментно! – выясняют отношения. По-немецки или по-английски никто из них не говорит, на пальцах объясняемся, на всех двадцати, включая те, что в сандалиях. Сообщаюсь с ними методом жестов. И звуков. Я пригласила к нам туда Ральфа, он весь вечер пел и играл. Неделю потом в нашем лагере было мирно.

Я подсчитала, сколько мы уже здесь живём? 27 лет назад меня вытурили из Германии, 22 года назад мы с Андрюшкой приехали к Насте в гости, увиделись с Ральфом и стали семьёй.

Столько лет уже вместе живём! Дружно