Эхо времени. Вторая мировая война, Холокост и музыка памяти - Джереми Эйхлер

Похороны Шёнберга, Центральное кладбище Вены, 5 июня 1974 г. WSTLA, media wien: Dokumentationsfotos, FA2: 74113.

5 июня 1974 года, в три часа пополудни, музыкальная аллея Центрального кладбища приготовилась к принятию еще одного запоздалого гостя[478]. Перед свежевыкопанной могилой выстроился хор, готовясь исполнить 129-й псалом: “Из глубины воззвах к Тебе, Господи!” Музыкальным сопровождением к древнееврейскому тексту этого псалма был фрагмент из De profundis – последнего завершенного сочинения Шёнберга. А могиле, над которой стоял хор, предстояло принять останки самого композитора.

Спустя сто лет после рождения и двадцать три года после смерти прах композитора (вместе с прахом его жены), по предложению городских властей Вены, был перевезен из Лос-Анджелеса в Вену для захоронения в почетной могиле. И эта могила находится не на одном из двух еврейских участков кладбища, а ближе к истинным духовным отцам Шёнберга: Бетховену, Шуберту и Брамсу. Это были те боги, которые никогда его не подводили, те три столпа немецкой традиции, вера в которых никогда не гасла в душе Шёнберга. “Его место – здесь. Наконец он обрел дом”[479], – сказал в надгробной речи скрипач Рудольф Колиш, брат жены Шёнберга.

Могила Шёнберга с урнами. © Viktor Groschedl / Martin Lutz.

На первый взгляд надгробный памятник Шёнберга имеет форму простого куба из белого мрамора, но, рассмотрев его внимательнее, замечаешь кое-что еще. Ребра этого куба неравной длины, и создается впечатление, что вся масса балансирует под невозможным углом и одновременно медленно врастает в свое основание. При таком расположении форм стираются различия между памятником и руиной.

Аустерлиц был, безусловно, прав, рассуждая о законах, по которым происходит возвращение прошлого; сами они окутаны тайной, причем ее ощущение лишь усиливают те произведения музыки, в которых история и память как будто ярко вспыхивают, чтобы снова заговорить в настоящем времени, а затем опять стихают и погружаются в молчание, из которого ненадолго вынырнули. Глядя в то утро на траву, растущую перед памятником композитору, я вспомнил слегка размытую фотографию этого самого кусочка земли, сделанную в день похорон. На том фото виднелось отверстие могилы, а в ней, в глубине, урна с прахом. Крышку урны почти целиком загораживали цветы, и лишь одно пятнышко у нижнего края кадра сохраняло, будто во сне, будто в жизни и в искусстве Шёнберга, мимолетное отражение прежнего венского неба.

Часть вторая

Глава 7

С другого берега

Я слышу голоса, не желающие замолкать.

Питер Граймс[480]

Вид, открывающийся с каменистого пляжа в Олдборо, приковывает взгляд какой-то аскетичной, суровой красотой. С определенного ракурса даже кажется, что весь мир состоит из трех элементов – моря, неба и гальки, слоящихся полосами, сколько хватает глаз. Расположенный на востоке Англии, на берегу Северного моря, Олдборо со временем стал излюбленным местом отдыха для лондонцев, приезжающих на выходные, но прошлое этого курортного городка, выросшего на месте рыбацкой деревушки, не исчезло бесследно. На галечном пляже и сегодня лежат рядами шлюпки и траулеры, некоторые наклонены под странным углом, словно их разметала и прижала к земле сила невидимого ветра. В первый день, когда я оказался в Олдборо, незадолго до рассвета в туманно-серых морских просторах виднелся одинокий траулер, и одинокий фонарь на носу судна рассекал на ходу вязкий мрак замешкавшейся ночи.

Во время Второй мировой войны для защиты от вражеских вторжений с моря береговую линию укрепляли всем, чем только можно: минными заграждениями, артиллерийскими орудиями, ДОТами, противотанковыми и противодесантными рвами. Но за многие столетия самым грозным из врагов оказалось в действительности само Северное море (в старину называвшееся Германским океаном), и время от времени оно чуть ли не целиком поглощало поселения, цепко лепившиеся к побережью Суффолка, подобно Олдборо. Километрах в пятнадцати отсюда некогда находился средневековый город Данвич, там был один из самых оживленных портов в Англии и насчитывалось не менее шести приходских церквей. За прошедшие столетия прибойные волны непрерывно подтачивали утесы, на которых стоял город, и одна за другой церкви, как и все остальные городские постройки, мало-помалу сползли в море. На их месте остались торчать – по словам летописца XVI века – лишь “обветшавшие обломки некогда благородных зданий, обнажившиеся погребения покойников и голые стены, из-под которых морские волны вымыли основание”[481].

Северное море, вид из Олдборо. Photograph © Jeremy Eichler.

Поэты, писатели и рыбаки из века в век перетолковывали на разные лады легенду о затерянном городе, рассказывали об ушедших под воду церковных шпилях и о колоколах, продолжающих звонить на дне, под морскими волнами. Неподалеку жил сам Зебальд, и в “Кольцах Сатурна” он рисует сцену случившегося в XIV веке мощного разрушительного шторма, после которого жители города вышли на заре, чтобы всмотреться в образовавшуюся пропасть[482]. Даниэль Дефо видел в судьбе Данвича волнующее подтверждение существования неких высших законов рока, в соответствии с которыми у всего сущего, в том числе “у городов, королей, стран, семей и людей есть взлет, срединная пора и упадок, и сама их погибель скрыта в утробе времени и в ходе естества”[483]. Немногочисленные руины, оставшиеся на месте города, тоже по-своему завораживают, и Генри Джеймс, побывав там однажды, заметил: “И в отсутствии утраченного ощущается некое присутствие”[484].

За первые годы XX века церковь Всех Святых, последняя из данвичских приходских церквей, покорилась уготованной ей судьбе, но как будто с величайшей неохотой: пролеты ее нефа рушились не сразу, а по частям. Перед началом Первой мировой войны над крутым обрывом стояли лишь башня колокольни и один-единственный пролет[485]. Эти последние развалины, символические напоминания о прежнем мире, рухнули в море во время сильных береговых оползней в 1919 и 1922 годах[486]. Известие о столь драматическом событии наверняка долетело до находившегося всего в тридцати километрах отсюда дома Бенджамина Бриттена. Мальчик, которому в ту пору не было еще десяти лет, обладал острым взглядом и проворными пальцами и уже мечтал стать композитором. Повзрослев, он полюбит сочинять музыку, полную отголосков древности и призрачной красоты, похожую на затонувший город, который продолжает звучать на дне, под волнами времени.

Конечно, творчество композитора нельзя сводить к пейзажам, которые в ранние годы владели его вниманием или питали его воображение, но нельзя и с излишней легкостью приуменьшать важность их влияния. Бриттен, родившийся в 1913 году, вырос в приморском городе Лоустофте, прожил бо́льшую часть взрослой жизни в соседнем Олдборо и был похоронен в могиле на