Золотой венец Трои. Сокровище князей Радзивиллов (сборник) - Ольга Тарасевич
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Он аккуратно опустил тяжелый целлофановый пакет с черепицей на землю, протянул руку к накидке, намереваясь отковырять крупный светлый камень (по виду бриллиант, наверное, жутко дорогой, тут не только на крышу хватит – на новый дом).
И вдруг заорал как сумасшедший, подскочил, бросился к выходу…
На «статуе» были надеты новехонькие пижонские ботинки Витька. Сразу они казались неприметными, просто сливались с землей. Но вблизи… и Витины же брюки, торчащие из-под золотого полотнища… Потом стало понятно, что и лицо у «статуи» – Витькино. Только не веселое и ухмыляющееся, как обычно. А спокойное, грустное, застывшее. Потому что мертвое. И сам весь Витька – мертвый.
Мертвый и золотой…
Выбравшись за пределы парка, Серега перевел дыхание и замедлил шаг.
В раскалывающейся голове (протрезвел, что ли, с перепуга?) вдруг стали проноситься какие-то обрывки разговоров.
Кто-то уже, кажется, рассказывал недавно о том, что удалось найти такого вот «апостола»?
Или это пригрезилось? И сам Витька, мертвый и золотой, тоже вдруг спьяну померещился?..
– Надо идти в милицию, – вздохнул Серега, неохотно сворачивая в переулок. – Хоть и вынут мне там всю душу вопросами, а придется. Черепица моя валяется возле трупа, но в том, что хотел ее снести, я не признаюсь. А вот про Витька все-таки рассказать надо. А то вдруг он еще не совсем мертвый и ему можно помочь?..
Глава 3
Варшава, 1803 год
– Доминик, я хочу еще шампанского! Ты слышишь, угости девушку шампанским!
Доминик попытался поднять руку, подзывая официанта. Однако ладонь, бессильно лежавшая на столе, где уже выстроился целый ряд опустошенных бутылок и грязных тарелок, едва шевельнулась.
– Уршуля, ты сама закажи, ладно? – простонал Радзивилл, стараясь особо не вглядываться в раскрасневшееся от вина лицо полненькой проститутки с льняными вьющимися волосами.
А чего на эту девушку смотреть-то? Можно подумать, она чем-либо отличается от той, что была вчера, или от той, что будет завтра…
Как же противно и пошло все это, как скучно и омерзительно!
Ресторация при публичном доме вся обтянута ярчайшим красным бархатом, им обиты и стены, и диваны у столиков. Музыканты в измятых фраках фальшивят, что на скрипке, что на рояле. Ну и главное огорчение: состоящие здесь девушки глупы и вульгарны, у них одна забота – напиться шампанским допьяна, чтобы потом уже ничего не чувствовать, ни поцелуев, ни ласк, должно быть, весьма для них ненавистных. Золота за любовь девушек совершенно не жаль; все равно ведь девать его некуда, хоть направо швыряй, хоть налево. Будь воля опекуна – он бы, конечно, содержанием так не баловал. Да только казна радзивилловская настолько огромна, что даже тех денег, причитающихся по завещанию, которые не может не высылать князь Михаил, довольно на все, какие только имеются в Варшаве, развлечения. Так что денег на публичный дом, конечно, совершенно не жаль. Хотя никакой радости от любви здешних девушек не случается; так, забытье, хмельное развлечение. Та же охота куда больше интереса вызывает. Но здесь у шляхты принято пить, кутить, вальсировать на балах, волочиться за жеманными знатными паненками, ходить к продажным женщинам.
«Как же хорошо мне было в Несвиже с Франтишкой, – думал Доминик, стараясь не морщиться от неприятного хмельного дыхания сидящей на коленях Уршули. – Она меня старше была на пару лет, и прислали ее, чтобы научила она меня наукам любовным. Да только скоро казалось уже мне, что это я ее учу. Как нежно смотрела на меня моя учительница, как целовала жарко! Стоило только коснуться груди ее, Франтишка начинала часто дышать, срывала платье, обнимала крепко… Я стал привыкать к ней, уже не мог без нее обходиться. Едва только уходила она, как я начинал ждать вечера, когда отворялась высокая тяжелая дверь в мой покой и появлялась та девушка, красивая, страстная, влюбленная… Славные были денечки! Конечно же, как узнал опекун про частые наши свидания, выдал Франтишку быстро замуж, в отдаленную деревню. Но не только из-за учительницы моей любимой съехал я из Несвижа…»
– Доминик, ты какой-то мрачный! Что случилось? Если эти девушки тебе не милы, можно еще куда-нибудь направиться! Не в Варшаве нашей прекрасной предаваться печали. Здесь есть все для того, чтобы развлекаться, веселиться и ни в чем себе не отказывать!
– Как это мы не милы! Да красивее нас во всей столице не сыскать!
Магда, худенькая смуглая брюнетка, которую всегда выбирал племянник польского короля Юзеф Понятовский, с притворным возмущением надула полные губки. Однако Юзеф, совершенно не заботясь обидами паненки, деловито спихнул ее с колен, вопросительно посмотрел на Доминика:
– Что тебя тревожит, друг мой любезный?
Радзивилл выглянул из-за обтянутого черным кружевным корсетом тела Уршули и благодарно улыбнулся другу пьяной улыбкой:
– Девушки тут ни при чем, Юзеф. Сам знаешь ведь, сколько уже про это говорено. Болит душа за родную землю, что под Российской империей находится. Губерния уж сколько лет, а ведь была держава, независимая, сильная! Была, да вся вышла, Россия теперь всем заправляет.
– Доминик, все может перемениться! Все может перемениться самым решительным образом! Надо только хранить веру в светлую судьбу своего Отечества! – горячо зашептал Юзеф, наливая шампанского в два узких высоких бокала-флета. – Давай же выпьем, любезный друг, за то, чтобы цвела родная наша сторонка!
– Давай! – Радзивилл послушно сделал глоток. Хотя хотелось ему сказать Юзефу, что можно упиться шампанским допьяна, а ничего от этого не переменится. Последним не допустить в родной край хитрых русичей пытался пан Коханку. В детстве казалось: дядька – брехун, пьяница, балагур, охочий до девушек. А потом уже, конечно, стало понятно: главным в этом Радзивилле являлось совсем другое, и как можно так заблуждаться насчет истинного лица его! Что эти его шумные забавы, так, пустое, неважное. Пан Коханку был патриотом, страстным, яростным, отчаянным, и боролся за свою землю, как мог: сражениями, заговорами, интригами, любыми способами и средствами. На беду, не вышло ничего из всех его прожектов, и смелых, и коварных; разорили русские войска литовские и польские земли. А все почему? Да каждая знатная фамилия свои интересы пыталась блюсти. Не воевать надо было Радзивиллам с Чарторийскими и Сапегами, а всем вместе собраться и русским, пруссакам да австриякам противостоять! Не поняли, не смогли тогда. Поэтому теперь у всех шляхтичей знатных родов только одно занятие – напиваться вином допьяна. Что Чарторийские погреба опустошают, что Радзивиллы, и Огинские, и Потоцкие. А как не пить? На трезвую голову ведь поклоняться российскому трону совсем мучительно!
Доминик хотел сказать все это, только сил ворочать языком у него не было. К тому же Юзеф слышал подобные мучительные и болезненные рассуждения уже неоднократно, и никаких новостей в них для него не содержалось. Племянник польского короля думал точно так же, хотел того же – и тоже аналогично не имел никакой возможности что-либо изменить.
«Как смешно вспоминать мне теперь те детские клятвы, которые давал я в сокровищнице золотым апостолам, – думал Доминик, с трудом поднимаясь за Уршулей по лестнице. Там, наверху, были устроены комнаты, в которых проститутки уединялись с гостями своими. – Как я был наивен! Мне казалось, надо быть достойным своего рода, своей земли. Я хотел стать таким, я готов был на все ради родного края. Да только земля моя мне уже не родная, выходит? Не понимаю, как это: все наши замки, наши поля, угодья для охоты, все-все теперь под российской короной. То есть нет, понимать я это понимаю. Но согласиться с этим никогда не смогу. И сделать тут ничего невозможно, и…»
Поцелуи и ласки Уршули прервали мысли Доминика. Он расшнуровал черный кружевной корсет, с удовольствием положил ладони на полные груди с темными крупными сосками, потом легонько толкнул проститутку на кровать. Уршуля сладостно застонала, и в пьяном угаре Доминику даже казалось, что он слышит настоящие, не притворные вскрики страсти и целует не равнодушные губы пьяной проститутки, а нежный розовый ротик Франтишки…
Франтишка прекрасна. Гибкая, тоненькая, с длинными льняными волосами. Когда первый раз пришла она в покой, сладкий взрыв вдруг случился после первого же ее обжигающего поцелуя, и стало так стыдно и досадно. Франтишка же все равно продолжала свои ласки, и силы скоро вернулись, а потом…
– Вот ты где! Конечно, где же тебе еще быть?!
Доминик с трудом открывает глаза. Нежное личико Франтишки исчезает вместе с остатками сна, потом тают высокие своды покоя в Несвижском замке и даже приснившийся аромат свежескошенной травы, который сквозняки все гоняли по длинным полутемным коридорам. Потом случается все сразу: жуткая похмельная головная боль, мучительно красные обои в комнате проститутки, перекошенное от ярости, ненавистное лицо князя Михаила, его визгливый голос.
