Сын погибели - Владимир Свержин

— Отчего вдруг? Разве мы не в землях христианнейшего короля Франции? Разве имя Святейшего Папы не оберегает нас от всяких бед?

— Как знать. — Старый пират пожал плечами. — Всадники, как один, вооружены, но лилий на вымпелах я не вижу. Очень может быть, друзья короля не входят в число их друзей… В любом случае вам стоит переодеться, дабы предстать во всей красе пред этой шайкой. Вдруг легат Папы Римского вызовет у них почтение.

— Ох, — Гринрой закатил глаза, — что есть эта повозка, как не инструмент воспитания истинно христианского смирения? И что есть эта дорога, как не след от бича Господнего?

— Согласен с вашим преподобием. — Лицо Майорано расплылось в улыбке. — Но что поделать — настоятелю собора Девы Марии не к лицу гарцевать на коне, а осла мы не захватили.

— Как же, — пробормотал Гринрой, спешиваясь, — один осел есть. И сейчас он к своему большому неудовольствию полезет в повозку.

Ругаясь себе под нос, Гринрой занял место за тяжелыми бархатными занавесями и, моля небеса дать пинка этим чертовым рыцарям, чтоб они убирались куда подальше, начал гримасничать перед полированным серебряным зеркалом, придавая себе вид, полный возвышенного достоинства.

Дорога под гору, как обычно, была не слишком приятной. Возница придерживал четверку коней, но те порывались идти вскачь, и поэтому каждый миг казалось, что возок еще чуть-чуть и перевернется в кювет.

— Эй, вы кто такие? — спросил незнакомый хриплый бас.

— Ты разве не видишь, — заговорил ди Гуеско. — На всех попонах, на всех плащах изображены ключи Святейшего Папы. Или ты знаешь еще кого-нибудь с подобной эмблемой? С дороги, деревенщина — это кортеж папского легата!

— Да по мне хоть святого Петра! Вы находитесь в землях преславного графа Тибо Шампанского, и он приказал докладывать обо всех вооруженных людях, передвигающихся по его дорогам.

— Ну, так ступай докладывай и не мешай нам делать свое дело! Иначе завтра же Его Преподобие объявит вашему королю, что его вассалы посмели задерживать личного посланца наместника святого Петра!

— Э, нет… Что там он кому будет говорить — не моего ума дело, а только вы отсюда никуда не поедете без разрешения моего господина.

— Что?! — взревел Майорано.

Гринрой услышал характерный звук мечей, покидающих ножны.

— Эдак нас тут всех порубят, — пробормотал он и дернул занавесь. — Остановитесь, дети мои! Еще никто из проливших кровь не сумел влить ее обратно. К чему в очередной раз пробовать? — Гринрой замолчал, желая убедиться в произведенном эффекте.

Отряд шампанцев в два раза превосходил его эскорт и настроен был довольно хмуро, однако, вопреки воинственной риторике и угрожающим жестам, нападать на легата представлялось им делом скверным.

— Вложите оружие в ножны, ибо хоть и сказал Спаситель: «Не мир я принес вам, но меч», но ведь вы же не Спаситель, а потому пусть его меч будет единственным, блистающим под Господними небесами. Я призван нести слово Божье, как голубь, выпущенный Ноем, призван носить в клюве оливковую ветвь — ибо слово мое так же благо для вас, как та ветвь для Ноя. Хватайтесь за этот спасительный прутик, и он вытащит вас из геенны огненной!

— О чем это он? — Обладатель слышанного уже хриплого баса повернулся к стоявшему рядом всаднику.

— А бог его знает…

— Ты прав, сын мой. Богу ведомы мои слова и ведомо деяние всякого живущего на этом свете. Удерживая меня от спасения душ человеческих, препятствуя мне в том, вы упорно стучитесь рукоятями мечей в скрипучие врата адской бездны! А знаете ли, отчего скрипят они? Оттого, что враг рода человеческого всякий день смазывает их слезами грешников! Берегитесь! Ибо скрип тех врат скоро достигнет вашего слуха, и даже адское пламя не осушит слезы на ваших очах!

Люди графа Шампанского по одному начали возвращать оружие в ножны.

— Эй, — командир пограничной стражи вновь обернулся к соседу, — давай-ка скачи к графу: пусть его сиятельство лично посмотрит, что за птица угодила к нам в силки. Вы того, ваше преподобие, — он обратился к Гринрою, заметно теряя гонор, — чуток погодите. Пропускать вас, не пропускать — не моего ума дело.

Глава 21

Война — область недостоверного.

Долгий, рвущий душу вой похоронил тишину Тмуторокани. Таким воем матерый вожак оповещает стаю, что жертва для охоты найдена, загонщикам и засаде следует занять места в предвкушении кровавого пиршества.

Едва заслышав сигнал, касоги — спящие, полусонные, занятые будничными делами — разом вдруг схватились за оружие. Мгновение назад бдительные надзиратели могли поклясться, что дикие степняки ни о чем не подозревают. Доносившийся с конюшни молодецкий храп звучал музыкой для князя Давида и его союзников, но сверкнувшие в единый миг мечи осветили крепость сумеречной зарницей. Стража у ворот чуть замешкалась опустить засов в привратницкой, и спустя мгновение там уже не было никого, кто бы смог совершить это несложное действие.

Свежая кровь окрашивала бахилы касогов в бурый цвет, но их не интересовали такие мелочи. Еще несколько секунд, и городские ворота распахнулись. Войско русичей с гулом и ревом ворвалось в стены столь необходимой ромеям Матрахи. Так врывается морская вода в пробитый скалой корабельный борт.

— Круши! — неслось над древним городом.

Однако и без того никто не помышлял о мире. Гридни Давида, ромеи и херсониты, пойманные врасплох, вяло отбиваясь, пятились к цитадели — княжескому дворцу. В лицо им смотрели копья и мечи объединенной рати, в спину летели камни и дротики местных жителей.

— Руби их, никого не выпускай! — командовал Святослав, подавая яркий пример того, как следует выполнять приказ.

У самых ворот цитадели горстка наиболее ловких и удачливых защитников городских стен колотила чем ни попадя в дубовые створки, умоляя пустить их внутрь. Но из цитадели не было слышно ни звука — никто и не думал отворять ворота.

— Руби! Круши! — неслось над городом… и вой. Торжествующий волчий вой.

Отчаявшись найти спасение, обреченные защитники Тмуторокани падали на колени, бросая наземь оружие, умоляя о милости беспощадного врага.

— Не брать полон! — грозно ревел Святослав.

И тут распахнулись ворота цитадели. Первое, что увидел Великий князь, — всадника в блистающих чешуйчатых доспехах с чеканным зерцалом, мчащего на белом коне. Пурпурный шелковый плащ, развевающийся у него за спиной, не оставлял сомнений в том, что пред Великим князем ромейский полководец.

— Ага-а! — оскалясь, заорал Мономашич и с размаху метнул палицу в машущего ему руками врага. — В полон не берем! — Он склонился к луке седла, поудобнее сжимая топорище секиры, и в этот миг острый, словно шпиговальная игла, дротик ударил его в горло и, пробив бармицу шлема, вышел насквозь с противоположной стороны.

Свет померк во взоре Великого князя. Выпустив оружие, он обвис на конском боку, пытаясь ухватиться хоть за что-нибудь скрюченными пальцами.

— Моя, — прохрипел он, но его никто не слышал.

Не слышал он и того, как ворвавшийся в крепость Тимир-Каан, перерубив занесенную для броска руку начальника личной стражи Григория Гавраса со вторым дротиком, командует поднять его на копья, а затем бросить в огонь. Не видел, как бросают к ногам княжьего аргамака связанного Давида, как сдаются русичам гордые херсониты. Не слышал и не мог слышать, как шепчет, изнемогая от боли в проломленной грудной клетке, Григорий Гаврас: «Какая нелепость!»

Граф Тибо Шампанский удовлетворенно оглядел поле недавней схватки: несколько десятков распластанных тел радовали взгляд своей неподвижностью. Чуть в стороне, в тени деревьев, жалась кучка пленников, окруженная пешими латниками, разгоряченными только что завершившимся боем.

— Господь на нашей стороне! — Властитель Шампани улыбнулся и утер пот со лба. — Ну-ка, — он повернулся к оруженосцу, — скачи узнай, не требуется ли подмога людям де Пайена.

— Мессир, — оруженосец указал на дальний конец поля, недавно служившего ареной битвы войска Тибо Шампанского с королевским отрядом, — там скачет всадник с алой лентой на пике.

— Да, я вижу. — Граф прикрыл ладонью глаза от солнца. — Значит, и там наша победа — путь в аббатство свободен! Господь и Бернар! — закричал он, и три сотни рыцарей ответили ему слитным хором мощных восторженных голосов.

Через полчаса ликующий победитель стоял на коленях у ворот Клерво, склонив голову перед посланником Божьей справедливости для благословения. Недавний дождь, прибивший дорожную пыль, оставил после себя лужи, но граф, счастливый величием момента, не замечал ничего.

— Пусть все, кто следует за мной, — воздев руки, вещал преподобный Бернар, — нашьют на одеяние свое алые кресты наподобие этих.