Учебник рисования - Максим Кантор

— Дед чудом не погиб в лагерях. Если бы не реабилитация пятьдесят третьего…

Что они знают про лагеря, думал Кузнецов. Лишь бы языком молоть. Кого из них по-настоящему прогнали через парашу, кто из них хлебал баланду? Сунуть бы любого из вас на пару часов в колонию в Сыктывкар. Что за повадка у людей, все время врать. Рассказать бы им, как бывает.

— По крайней мере, шпану в соседней квартире никто из нас не провоцировал.

— Время смутное, нечисть из всех щелей лезет.

— Такая страна.

— Милиции нет, комитетчиков нет, распустились.

— Сталина на них нет.

Кузнецов хотел было высказать свое мнение на этот счет, но опять удержался. Это они не в том смысле говорят, подумал он. Это они не всерьез. Сталина им не жалко. Здесь все время шутят.

Теперь за дверью кричало сразу несколько человек, ругались грубые голоса.

— Это каждый день так?

— Притон.

— Сегодня вся страна — притон!

— Если так, если так…

— Леня, только ты не ходи, умоляю, — вскрикнула Инночка. — Кто они и кто ты. Подумай! Ведь это дикари!

— Берегите себя, Леонид, — сказала Елена Михайловна, — интеллигент должен знать себе цену. Не выходите, я вас прошу.

— Останусь и буду охранять вас. — Голенищев склонился к ее руке и поцеловал в ладонь.

— Я сама выйду, — сказала Татьяна Ивановна, — что за безобразие.

Струев, как всегда без колебаний переходивший к действию, легко встал и пошел к дверям. Он сделал это так быстро, что никто, даже осторожный Соломон Моисеевич Рихтер, не успел сказать и слова. Впрочем, для знавших Струева в этом не было ничего особенного: ясно, что если присутствует Струев, то действий ждут от него, от кого еще? Странно было бы, если бы он не вышел. Он сам бы первый и удивился. Он толкнул дверь и ступил на лестничную площадку. Его встретили два человека, каждый был неприятен.

Они улыбнулись Струеву; какой ты дурак, говорила эта улыбка, ну иди сюда, дурак, иди. Струев улыбнулся в ответ, он знал, что его кривозубый оскал выглядит страшнее. Потом Струев увидел, что они смотрят через его плечо; позади Струева в проеме двери встал Кузнецов. Руки Кузнецова висели вдоль его тела. Он поднял одну из них, тронул Струева за плечо, чуть подвинул. Теперь они стояли рядом.

— Вы ко мне? — спросил Кузнецов. Он всегда говорил эти слова, когда доходило до драки. В его понимании эта фраза значила много: я здесь, я беру все на себя, не смотри на других, тебе надо иметь дело со мной.

Существует распространенная теория драки, основное положение гласит, что искусство рукопашного боя всегда обеспечивает победу над неграмотной силой. Важно знать приемы: противопоставленные невежеству, они побеждают. Руководствуясь этим соображением, новые криминальные структуры вербовали спортсменов — и спортсмены, понимая, что спорт денег не принесет, шли в бандиты. Шли они по тем же соображениям, по каким художники шли заниматься рекламой, а поэты — работать менеджерами по связям с общественностью. Если бы Струев дал себе труд задуматься над этим, он бы присмотрелся к противникам — теперь любой неблагонадежный тип мог оказаться чемпионом по боксу. Струев, однако, был слишком высокого мнения о себе, ему безразлично было, кто перед ним и сколько их. Их всего-навсего много, обычно говорил Струев, а я — целый один. Нарвешься когда-нибудь, говорил осторожный Пинкисевич, но Струев только скалился в ответ. Кузнецов же, видевший много драк, спорт презирал.

— Какая разница, кто больше раз стукнет, — сказал он однажды Сникерсу, глядя по телевизору боксерский матч, — важно, кто насмерть попадет.

— Пока замахиваться будешь, тебя такой парень двадцать раз уронит, — возразил Сникерс, с почтением относящийся к авторитетам.

— Я-то встану, — заметил на это Кузнецов, — пусть он встанет, если я попаду.

Драки в этот раз, однако, не случилось.

Человек из квартиры напротив улыбнулся примирительно и сказал:

— Кричу, стучу. Уснули?

— Что надо?

— Перенести одного в машину. Плохо парню, сердце отказало.

— Вдвоем не справитесь?

— Валерка машину подгонит, а мы с тобой клиента в лифте спустим.

— Ты «скорую» вызови.

— Пока приедет, три раза помрешь.

— Это верно.

— Помогите, мужики.

— А ты случайно своего клиента не шмальнул? — спросил Кузнецов.

— Ты что? Поди посмотри — все по-честному. Перестарался клиент — до молодой девки дорвался. Ты зайди, какие секреты.

Струев развернулся и ушел с площадки. Носить больных было не по его части, к благотворительности он склонности не питал, проститутками не интересовался.

— Что же там произошло? — спросил Соломон Моисеевич, намазывая хлеб маслом и кладя сверху кружок докторской колбасы.

— Помер кто-то. — Струев налил водки. Он по обыкновению пил рюмку за рюмкой — не для того, чтобы напиться, а просто, чтобы себя занять. Скучно у Рихтеров. Соломон, конечно, занятен, но слишком стар. Павел ему нравился, но жених на свадьбе — зрелище жалкое. Он не возражал подраться, все-таки занятие, но и драки не вышло.

— Помер человек, — повторил он, — просто помер.

— Может быть, помощь нужна? — полюбопытствовал Рихтер. — Может быть, врача вызвать? — он прожевал бутерброд, извлек колбасную кожуру, застрявшую между зубами.

— Сами разберутся.

— И все-таки надо вызвать врача.

— Не суйся не в свое дело, — отчеканила Татьяна Ивановна.

— Я считаю, надо обратиться к врачу.

— Тебе же сказано: помер человек! Все уже — помер! При чем тут врач!

Соломон Моисеевич покачал головой, поджал губы. Ну как хотите, говорила эта мимика, я со своей стороны сделал все что мог, а вы уж сами решайте. Он подержал колбасную кожуру, раздумывая, куда ее положить, потом просто разжал пальцы, и кожура упала на соседнее блюдце.

— А ты его ножом, случайно, не пырял? — сказал тем временем Кузнецов.

— Ты чего. Сам погляди. От любви мужик помер.

— Ладно, пошли.

— Люди тут странные. Зовешь — не слышат. Стучишь — не открывают. Они тебе кто?

— Родня.

— Интеллигенты, что ли?

— Ну.

— Евреи, что ли?

— Да нет, — уклончиво сказал Кузнецов, — так, не пойми кто.

— Я их видел, уроды. Что случись, не достучишься.

— Это верно.

— Ты ногами вперед не неси, примета плохая.

— Какая разница.

— Все-таки.

— Ему — без разницы.

— Хороший ты мужик

— Как все.

— Тебе, может, с работой помочь? Хорошие деньги.

— Ну помоги.

— А давай завтра встретимся, потолкуем.

— Ну давай.

— Анжелика наша понравилась?

— Девка как девка.

Струев пил и присматривался к Инночке. Позвать в мастерскую? Интересного в ней мало, одна экзальтация, но хоть вечер не зря пройдет. Неохота возвращаться одному. Он представил, как входит в пустую грязную мастерскую, стелит серую простыню на диван, выкуривает на ночь сигарету. Да, определенно ему нужна на ночь женщина. И разве от него именно этого не ждут? Приходил Струев, расскажут они, наговорил всякого, выпил две бутылки, увел с собой женщину — ну типичный Струев. Вы ведь этого хотели?

— Хотите, я вас провожу? — спросил он Инночку и добавил. — Или вы меня проводите.

Инночка ахнула; с ней так никогда не говорили. Впрочем, действительно, час поздний, пора и расходиться. Леонид Голенищев троекратно расцеловал Лизу с Павлом, а Рихтеру посулил интервью в газете. «Взгляды у вас, Соломон Моисеевич, неактуальные, но вызывают на полемику». Струев подал Инночке пальто, придержал за плечи. Мальчик Антон, осмелев, обратился к Струеву еще раз:

— Так вы считаете, что жизнь похожа на искусство или искусство на жизнь?

Струеву уже было не до разговоров — он был занят спутницей.

— Ни то, ни другое, — ответил он, — ничего общего у них нет.

— А как же? — спросил мальчик, но Струев уже ушел.

Рихтер остался доволен вечером, и даже Татьяна Ивановна отметила, что все было хорошо. «Наш сын, — патетически заявила она, — смотрит на нас и с нами радуется». «Его дух с нами всегда», — рассеянно сказал Соломон Моисеевич, ища палку. Елена Михайловна, сощурясь, глядела на родственников. Она дала Антону большое яблоко и назвала Лизу «дочкой», а Лиза поцеловала ее. Рихтера упаковали в пальто, стариков проводили до такси.

— А вы, Леонид? — спросила Елена Михайловна.

Голенищев смотрел ей в глаза и улыбался.

— Спасибо за вечер, — неожиданно он притянул Елену Михайловну к себе и поцеловал в шею.

Засыпая рядом с Лизой, Павел снова назвал ее «женой».

— Спи, жена, — сказал он, — браки совершаются на небесах.

Лиза положила голову ему на плечо. Павел обнимал ее и думал про стриженую девушку с эльгрековским лицом. «Сколько ей может быть лет, — думал он, — если она успела несколько раз выйти замуж? Впрочем, кажется, Леонид сказал, что ей было семнадцать. Значит, теперь лет двадцать пять, как мне. Им всем непременно нужны поклонники и мужья, без этого они не могут. Только на картине она остается вечной невестой». Темнота заполнила комнату, и картина «Вид Толедо» растворилась в ней. Павел смотрел на то место, где висела картина, и ему мерещились струи ливня и крепостные башни.