Королева в раковине - Ципора Кохави-Рейни

Несколько месяцев назад предприятия городского газового хозяйства прислали заказ на обновление оборудования. Цена был принята и договор готов. Но вот уже на несколько недель задерживается подпись заказа со стороны городского хозяйства. Кто-то намеренно задерживает процесс.

— Гейнц, подкупи их деньгами, ухищрениями, обманом, но не честью! — дед стучит тростью, и усы его подрагивают. — Сохраняй хладнокровие!

Артур поднимает голову.

— Времена нелегкие. Новые факторы влияют на экономику, — охлаждает Гейнц прыть деда.

— Артур, я не принимаю пессимизм Гейнца. Все может быть совсем по-другому, — дед встает со своего места, ехидно улыбаясь поверх головы внука и читая ему нотацию:

— Ты щеголяешь черной меланхолией, во времена моей молодости никто не смел открыто и громогласно проявлять беспокойство и тревогу.

Дед и Гейнц — два чуждых друг другу мира. Гейнц относится к рабочим с отчужденностью и высокомерием. Дед общается с рабочими на равных. В старые добрые времена он стоял у ворот фабрики, душевно встречая литейщиков, входил в литейный цех в своих блестящих лаковых туфлях, сбрасывал пальто, ослаблял галстук, закатывал рукава и вместе с руководителем смены обходил цеха. Только после этого возвращался в контору. Туфли его были покрыты пылью, волосы и лицо темнели от копоти, а светлая рубаха чернела. По окончании рабочего дня он возвращался к воротам и пожимал руку каждого литейщика, называя его по имени.

Гейнц пытается вставить слово, но дед не дает ему это сделать, подкалывает его по поводу часов и карточек, отмечающих время прихода рабочих на фабрику:

— В этом корень зла! Когда нет прямого контакта между хозяином и его рабочими, они обращаются к политике и забастовкам!

Все трое подолгу сидят, не произнося ни слова. Чтобы каким-то образом заполнить молчание размышлениями, Гейнц обдумывает проблемы, которые необходимо немедленно разрешить. Дед не обращает внимания на его отрешенный вид.

— Какие мощные рабочие были в прошлом, уходили в леса и бастовали по поводу повышения цен на пиво. Немецкий рабочий — человек сильный и справедливый — не даст обмануть себя даже на один пфенниг, — дед отдается воспоминаниям минувших дней и нарушает молчание.

— Когда грянула «пивная» забастовка первого мая, — продолжает дед, — в знак солидарности с забастовщиками я не уходил из трактира.

Дед, буржуа из буржуазной семьи, поздравил рабочих с победой и важным достижением, которого добились представители забастовщиков от имени социал-демократической партии у хозяев пивных: два бокала пива будут стоить двадцать пять пфеннигов вместо двадцати шести. Довольные рабочие отвечали: «Уважаемый господин, действительно забастовка завершилась колоссальным успехом».

Такого контакта с простыми рабочими не могут наладить ни Артур, ни его сын, два интеллектуала, думает про себя дед, не очень расстраиваясь в связи с большими убытками, о которых внук ему подробно сообщил. Забастовка десятков тысяч литейщиков и влияние этого на их семейное предприятие пробуждает у деда приятные воспоминания. Литейщики тогда бастовали, требуя обновления рабочей одежды, быстро ветшающей от пекла в цеху. Но он не сдался пикету рабочих, не пропускающих его в ворота фабрики.

— Я сам направил галопом лошадей моей пролетки прямо в гущу пикетчиков, — дед ударяет кулаком по столу. — «Алладин, отвори ворота своему хозяину!» — громко закричал я, и, соскочив с пролетки, бросился в толпу забастовщиков, схватил за грудки сукиного сына, заварившего кашу, и тряс его до тех пор, пока он своими руками не открыл ворота, и тут же забастовка прекратилась.

Вокруг нищета, безработица, банкротство больших банков, падение промышленных предприятий — заводов и фабрик, но лозунг Бисмарка «кровь и железо» пульсирует в жилах деда, пионера промышленной революции. «Из любой беды можно выбраться благодаря человеческой мудрости», — любит повторять дед, и бурная эпоха отцов-основателей живет в его памяти. Дед не удовлетворялся литьем ванн для купания, но добился заказа на конвейерный выпуск обойм для патронов. Он даже преуспел в том, что сумел пробить путь в закрытый круг акул литейной промышленности, хранящих верность чистоте германской нации и не заключающих сделок с евреями. Дед, который не ведал неудач в жизни, просто отметал мысль о том, что финансовое падение лишит семью литейной фабрики. Как и в добрые дни кайзера Вильгельма и канцлера Бисмарка он и сегодня продолжает быть победителем в жизни.

Трудные дни?! Благодаря деду, фабрика выиграла конкурс на большой заказ муниципалитета — серийное литье из стали голов великого поэта Гёте.

— Только с открытой душой можно совершать отличные сделки, — повышает дед голос на внука.

Отец бросает испытующие взгляды на ожесточенное выражение лица сына. Невозможности высказать деду все накопившееся на душе изматывает Гейнца. Он старается скрыть страх ожидания банкротства семейного предприятия. Кончилась эпоха отцов-основателей. Нищета и нужда выбрасывают на уличные демонстрации столицы толпы людей. Разоряются промышленные гиганты, крупные банки, фабрики. Насилие охватило страну. Артур понимает сына, но не дед.

— Этот кризис пройдет. Мы не вернемся к темным дням средневековья. Из-за нужды растет антисемитизм в среде народа, но нельзя даже подумать о том, что правительство передаст хозяйство страны в руки кучки авантюристов.

Законы чрезвычайного положения только усиливают хаос. У здания коммунистической партии были столкновения красных с коричневыми. Нацисты нападают на еврейские магазины, и в переулках, где проживают евреи, организовались отряды еврейской самообороны. Но дед словно отмежевался от реальности, признавая лишь то, что видны признаки ухудшения ситуации, и надо быть бдительными. Вот и сосед его, граф, перестал просить у него в долг деньги. Несомненно, он просит деньги у других богачей, тех самых акул промышленности, которые возрождают юнкерство.

— Следует ввести в руководство нашей фабрики христианина, у которого есть связи в муниципалитете, — говорит Гейнц, жуя кончик сигареты, выпуская облако дыма. В последнее время он посещает подвалы, которые превращены в места развлечений, ища компаньонов в своем деле. Антисемитизм особенно проявится в среде металлургов. В этом Гейнц убежден. И ему кажется, что он поймал на удочку хоть и сомнительный, но необходимый улов — человека, который может тянуть за ниточки руководство берлинского муниципалитета. Так он встречается в известном ресторане с адвокатом доктором Рихардом Функе, на лице которого шрамы от шпаг времен студенческой юности, и размышляет о том, можно ли вообще доверять этому нацисту. Функе также не отрывает своих хищных голубых глаз от Гейнца, поглаживает свои светлые жидковатые волосы на голове и требуяетот еврея слишком высокую цену за услуги. Гейнц готов на все, чтобы только предотвратить банкротство. Моральные принципы, которые он получил от предыдущих поколений, затуманиваются дымом, выходящим из труб доменных печей.