Алекс - Пьер Леметр

— Не на высоте? — подсказал Камиль. — Ну-ну, господин судья, договаривайте — ведь это вертится у вас на языке.

Судья, слегка раздраженный, сделал несколько шагов по коридору.

— Да, это в вашем стиле, — прокомментировал Камиль. — Вам не хватает мужества, чтобы сказать то, что вы думаете, и не хватает искренности, чтобы думать то, что вы говорите.

— Ну что ж, тогда я скажу вам то, о чем собирался умолчать.

— Заранее трепещу.

— Боюсь, что вам больше не будут поручать серьезных дел.

Он сделал паузу, чтобы изобразить размышление — «да, я не произношу ничего необдуманного, и на сей раз я не собираюсь смягчать своих слов», — и договорил:

— Ваше возвращение к работе, возможно, было преждевременным, майор Верховен. Возможно, вам стоило бы отдохнуть еще немного.

52

Все вещдоки сначала исследовали в лаборатории, затем передали в кабинет Камиля. Оказалось, что их довольно много, хотя поначалу никто не отдавал себе в этом отчета. Они заняли два больших стола, которые Арман сдвинул и заботливо накрыл скатертью, плюс еще секретер, стулья, кресла и шкаф для верхней одежды. Странно было видеть эти вещи, которые, казалось, принадлежали девочке-подростку, и сознавать, что речь идет о женщине тридцати лет. Создавалось ощущение, что она так и не выросла. Иначе зачем бы хранить розовую пластмассовую заколку со стразами, сильно потертую, или старые билеты в кино.

Все эти вещи забрали из отеля четыре дня назад.

Выйдя из номера, в котором женщина покончила жизнь самоубийством, Камиль спустился на первый этаж, где Арман допрашивал портье, молодого человека с зачесанными набок и намертво зафиксированными гелем волосами — казалось, что кто-то отвесил ему сбоку оплеуху. По причинам вполне очевидного практического характера Арман предпочел проводить допрос в ресторане, где как раз настало время завтрака.

— Вы позволите? — спросил он.

И, не дожидаясь ответа, налил себе чашку кофе и придвинул четыре круассана, бокал апельсинового сока, блюдце кукурузных хлопьев, яйцо вкрутую, два ломтика ветчины и копченый сыр. Поглощая еду, он задавал вопросы и внимательно слушал ответы, иногда кое-что уточнял, не прекращая жевать:

— Вы мне недавно сказали — двадцать два тридцать.

— Да, — отвечал портье, пораженный неумеренным аппетитом такого тощего легавого, — но плюс-минус пять минут, вы понимаете… никогда нельзя сказать точно…

Арман кивнул. В завершение разговора он спросил:

— У вас нет коробки или чего-нибудь в этом роде?

Не дожидаясь ответа, он расстелил на столе три бумажные салфетки, высыпал туда целую корзинку венских булочек и старательно упаковал их, даже завязав края салфеток изящным узлом, словно собирался сделать кому-то подарок. Затем, обращаясь к изумленному портье, пояснил:

— Это на обед. Столько дел, никогда не знаешь, будет ли время сходить поесть…

Было полвосьмого утра.

Камиль вошел в зал для проведения семинаров, где временно расположился Луи. Он допрашивал горничную, которая обнаружила тело Алекс, — женщину лет пятидесяти с бледным усталым лицом. Она сделала уборку после ужина и ушла домой, но уже в шесть утра ей пришлось снова явиться на работу для новой уборки — так иногда случалось из-за нехватки персонала. Сейчас она, сутулясь, грузно сидела на стуле.

Обычно она заходила в номера уже ближе к полудню и всегда стучалась — потому что иначе можно увидеть такие сцены… Она бы рассказала, какие именно сцены, но присутствие маленького полицейского, который вошел в середине допроса, отчего-то ее смущало. Он ничего не говорил, просто стоял, сунув руки в карманы пальто, которого так и не снял, — кажется, он был болен, его знобило. Сегодня утром получилось так, что она ошиблась номером, — у нее на листке значился номер 317, клиент в это время уже отсутствовал, и она могла убраться без помех.

— Но написано было так неразборчиво… и мне показалось, что это номер триста четырнадцать.

Она сильно нервничала — ей хотелось доказать, что эта история не имеет к ней никакого отношения. Она тут совсем ни при чем.

— Если бы номер был написан как следует, ничего бы не случилось.

Чтобы ее успокоить, Луи положил свою изящную руку с ухоженными ногтями ей на запястье и слегка прикрыл глаза — поистине порой у него были манеры кардинала. Впервые с того момента, как она по ошибке зашла в номер 314 вместо 317-го, собеседница осознала, что этот досадный промах, о котором она все это время не переставала твердить, ничего не значит по сравнению с тем печальным фактом, что молодая женщина покончила жизнь самоубийством.

— Я сразу поняла, что она мертва.

Она замолчала, подыскивая слова, — ей уже доводилось видеть трупы. Но все равно, каждый раз это неожиданно, каждый раз выбивает вас из колеи…

— Меня как громом поразило!

Она инстинктивно прижала руку ко рту при одном только воспоминании. Луи всем своим видом выражал сочувствие. Камиль ничего не говорил, смотрел, ждал.

— Красивая девушка… Она выглядела такой живой…

— Когда вы ее нашли, она выглядела живой?

Это первый вопрос, который задал Камиль.

— Ну, то есть… не то чтобы… не знаю, как лучше сказать…

Поскольку оба полицейских молчали, горничная вновь сбивчиво заговорила: она вошла, она хотела как лучше, хотела выяснить, нельзя ли что-то сделать… Очевидно, она никак не могла избавиться от мысли, что поступила неправильно и ее за это накажут. Она пыталась оправдаться.

— Я имела в виду, когда я видела ее накануне, у нее был живой вид. Вот что я хотела сказать! Она шла таким уверенным шагом… Ну, я даже не знаю, как поточнее выразиться…

Она еще сильнее занервничала. Луи как можно более спокойным тоном спросил:

— Накануне вы видели, как она выходила? А куда она шла?

— Не знаю, куда-то на улицу… Она несла мусорные пакеты.

Горничная еще не успела закончить фразу, как двое полицейских испарились, словно по волшебству. Затем она увидела в окно, как они бегут к воротам.

По пути Камиль подхватил Армана и еще трех человек, и все устремились наружу. По всей длине улицы, через каждые метров пятьдесят, стояли мусорные контейнеры, вокруг которых суетились служащие отелей — как раз в это время производился вывоз мусора. Полицейские завопили, но издалека никто не расслышал, чего они хотят. Камиль с Арманом бросились в одну сторону, жестикулируя на ходу, Луи — в другую, потрясая служебным удостоверением. Остальные свистели в свистки во всю мощь своих легких. Все вместе заставило мусорщиков буквально оцепенеть — они застыли, не успев завершить начатых движений. Запыхавшиеся полицейские уже подбегали к ним. За всю свою карьеру мусорщики еще не видели ничего подобного.

Горничную тем временем окружили репортеры — она стояла, словно начинающая кинозвезда, в свете софитов. Она указала место, откуда накануне увидела выходящую из отеля женщину:

— Я приехала на скутере. Вон оттуда. А увидела я ее, когда стояла вот здесь. Нет, пожалуй, чуть поближе… точно не помню…

На парковку отеля ввезли штук двадцать мусорных контейнеров. Это привело хозяина в ужас.

— Вы не можете… — начал он.

— Чего это я не могу? — перебил Камиль.

Хозяин отступил. Ну и паршивый денек! Мусорные контейнеры опрокинули прямо на асфальт. Как будто мало самоубийства, так теперь еще и это!

Три заветных пакета нашел Арман. Сказались чутье и опыт барахольщика.

53

В воскресенье утром Камиль открыл окно, чтобы Душечка смогла понаблюдать за прохожими на улице — она это обожала. Когда он закончил завтракать, не было еще и восьми. К тому же ночью он очень плохо спал. Он вошел в один из тех долгих периодов, которые случались на протяжении всей его жизни довольно часто, — когда все решения словно зависают в воздухе и любое действие или бездействие кажутся абсолютно равноценными. Самое ужасное в этом состоянии неопределенности — осознание того, что рано или поздно придется сделать тот или иной конкретный шаг. Притворяться перед самим собой, что обдумываешь и взвешиваешь все варианты, — всего лишь способ прикрыть спорное решение видимостью логического обоснования.

Сегодня картины матери продают с аукциона. Раньше он уже говорил, что не пойдет туда. Сейчас он твердо в этом уверен.

Он представил себе, что аукцион уже завершился, после чего полностью сосредоточился на мысли о деньгах. Точнее, о том, чтобы не оставлять их себе, а раздать. До сих пор он даже не задумывался о приблизительной сумме. Ему не хотелось заниматься подсчетами, и тем не менее мозг почти непроизвольно выстраивал ряды цифр — это было сильнее его. Конечно, он никогда не будет таким богатым, как Луи, — но все-таки… Получалось что-то около ста пятидесяти тысяч евро. Может быть, больше — около двухсот. Ему не слишком нравились такие мысли — но кому бы на его месте они не приходили в голову?.. Страховки, полученной после смерти Ирэн, хватило на то, чтобы полностью оплатить квартиру, приобретенную ими в рассрочку, после чего он вскоре ее продал и на вырученные деньги приобрел свою нынешнюю, дополнительно взяв небольшой кредит. Доход от продажи картин, скорее всего, погасит этот кредит полностью. Эта мысль была первой брешью в ряду возможных благотворительных вариантов. Он сказал себе: ну что ж, можно погасить кредит, а то, что останется, — раздать. Здесь уже начиналась казуистика. Вплоть до соображения о том, что может и вообще ничего не остаться. Если так рассуждать, то в итоге он отправит двести евро в какой-нибудь центр онкологических исследований и на том успокоится.