Симода - Николай Задорнов

– ...На некоторое время хотя бы они почувствовали бы себя в обстановке привычного комфорта...

Путятин согласен. Он поблагодарил за приглашение кают-компании «Поухатана».

– Мои синие жакеты, – шел гость дальше, – впечатлены. В команде есть люди, которых я знаю давно и иногда советуюсь с ними. Говорят, что ваши матросы хорошего вида, рослые, с интересом смотрели машину. Сегодня показали себя отличными гимнастами и легко разобрались в нашем такелаже. Некоторые понимают по-английски. Скромны, внимательны и похожи на офицеров.

– Да, вижу! – Путятин хотел бы сказать: «Это мои ученики».

Конечно, Адамс американец до мозга костей. Он, видно, полагает, что в Европе от офицеров требуют быть светскими, говорить по-французски! А военному флоту, мол, нужны воины, стойкие, очень терпеливые и опытные моряки. Никакое учебное заведение не подготовит таких. «Обучайте матросов, увидите, что они все поймут». Это он хочет сказать?

«Произвести в офицеры? Да, наш устав разрешает. Я командир экспедиции и могу произвести нижнего чина в офицеры. Но никогда в голову ничего подобного не приходило! Конечно, они могут выучиться, они могут стать офицерами, то есть боевыми командирами. Но я не могу вам объяснить, ваше превосходительство... Нет времени, не знаю, как у вас. Да мало ли кто кем может быть! А бумаги кто будет писать? Я не могу разорваться!»

Путятин молчал, но нервность выразилась в его тяжелом лице.

И Адамс замолчал.

– У нас в офицеры по уставу могут быть произведены из матросов. Благодарю вас за мнение, – сказал Путятин. – Но... дворянство... всевозможные привилегии, столбовые, морские, аристократические... протекции...

Адамс, стыдясь за Путятина, снисходительно и принужденно усмехнулся. Приверженность идее личной власти страшней личной власти? Показная преданность мундиру, гербам? Слышно и об этом в Америке! Преимущество под любыми предлогами! Ах, адмирал!

Адамс, переводя все в шутку, откинулся и поднял обе руки, как бы сдаваясь в плен, когда на вид ему выставлялись такие условные преимущества.

Лицо Адамса, смотревшего на Евфимия Васильевича, стало совсем обрюзгшим и жалким, словно без вины ему угрожали полицейским участком.

А Путятин думал, до чего они дошлый народ. Англичанину бы и дела не было. Чиновник правительства, моряк высшего чина, дипломат, дел по горло, у самого заботы, неприятности...

– Кто же из них понравился? – спросил Евфимий Васильевич.

И он вспомнил, что сам совет дал молодых японцев отправлять в Голландию – учиться на корабельных инженеров. Но ведь это не своих. А у нас черт знает что...

– Казак Мэй Слоу... И Бук Грэйв... Так мне сказали. Может быть имя казака Мэй Слоу?

– Это Букреев и Маслов, – угрюмо сказал Гошкевич, опять занятый иероглифами.

– Маслов? Мэй Слоу? – спросил адмирал.

«Да, американец торопит, гонит нас вперед, – думал Путятин, когда Адамс отправился к себе на корабль. – Да разве мы не торопимся? «Матросов произвести! И будет у вас флот!» Что он хочет сказать?»

Мэри Путятина узнала, когда стали составлять списки кандидатов в плаванье, что почти все фамилии из баронских немецких и шведских семей. Путятин ответил, что за них хлопочут, рекомендуют, просят...

Мэри гордилась своим мужем. Она охотно ехала к нему в Россию. Но у русского мужа еще должны быть русские. Кто же они? Где эта нация, в которую она влюблена?

«Вы будете встречать в плаваньях англичан. Они все добросовестно изучают. Они будут знать, что у вас, мой Евфимий, на корабле нет русских офицеров».

«Что там русских, – мог бы он ответить жене, да не хотелось ее обижать, – хотя бы каких-нибудь! О том ли думать, когда столько начальства и силы в Питере – и каждому угоди!»

Не пришло ему самому в голову, что сказала добросовестно изучавшая свою новую родину Мэри. Она горячего нрава, как и вся нация мореплавателей!

В Нагасаки расхрабрившийся Гончаров заявил вдруг, что неплохо бы занять бухту под стоянку нашего флота. Путятину мысль понравилась. Редко Гончаров говорил так умно. Но боже мой! Дернула нелегкая сказать про Нагасаки Невельскому!

«Вам своего не хватает, господа? Куда вы лезете? Вы не знаете японцев! Съешьте с ними пуд соли, господа!» Но вот и съели с ними пуд соли...

Путятин полагает, что не его дело выговаривать у японцев Нагасаки. Пока жив и служит, не станет просить...

Японцы на устье речки весь день кричали так, что в Какисаки слышно. От «Поухатана» пришли баркасы, и матросы рассказали, что японские рабочие неопытны, не могут ничего сделать. Возились, и не удалось поднять тяжелое орудие.

За это время матросы закончили погрузку шлюпок, затянули брезентом бочки, мешки и ящики. Пообедали у американцев и простились с ними. Японская джонка взяла часть груза и всюду ходила за шлюпками. Японцы-моряки показывали знаками, что друзья идут вместе. А матросы побывали, видно, где-то в городе еще под предлогом набора пресной, родниковой воды.

Баркасы подошли к храму Гёкусэнди. Колокольцев пришел на вельботе, чтобы получить последние распоряжения адмирала перед отвалом и собраться.

– Пойдете, Алексей Николаевич, на американский корабль, – говорил адмирал Сибирцеву. – Они вас приглашают пожить у них без всяких обязанностей и отдохнуть, как на даче.

– Если позволите, Евфимий Васильевич...

– Да, пожалуйста, Сибирцев. Вам будет полезно.

Путятин смолоду сам жил в Англии, плавал на кораблях английского флота. Всякая встреча с иностранцами и тем более обучение в другом флоте, со своей особой системой, кроме пользы, ничего не дает толковому молодому офицеру.

– По утрам они на дежурной шлюпке будут доставлять вас сюда, чтобы сопровождать меня на заседания.

Матросы складывали палатки, выданные японцами в Хэда, и затягивали ими грузы покрепче.

– Два денька пожили как люди! – толковал Синичкин.

– Вот городок! Самый лучший из всех в мире! Шли вокруг света – нигде лучше не встречали.

– Что же у тебя, Букреев, было тут хорошего?

– Все хорошо!

Путятин давал последние наставления Колокольцову:

– Быстрей стройте шхуну, Александр Александрович. Мы можем вот-вот уйти, если подвернется под руку какое-нибудь судно. Американцы могут прислать за нами большой корабль, и тогда придется идти всем. Нехорошо обмануть японцев. Это дело нашей чести.

– Слушаюсь, Евфимий Васильевич, – со святой покорностью отвечал Колокольцов.

Но Путятин не зря назначил его заведующим постройкой.

– А вы, когда вернетесь, опять жить будете у японца? – спросил адмирал. Взор у Евфимия Васильевича жалко дрогнул, словно адмирал намеревался всплакнуть.

– Да, если разрешите.

Адмирал вздохнул с перерывом, как бы дважды. Он кивнул головой и взглянул твердо.

– Господа, – сказал Путятин, когда офицеры пришли прощаться с Колокольцовым, – кому-то из вас, может быть, придется идти на «Поухатане» в Америку, с тем чтобы доставить рапорты и документы в Петербург. Если будет заключен договор, то тем более... Так мне кажется. Но я предупреждаю заранее, что вызову добровольцев. Обдумайте заранее, господа, кто бы согласен был...

Но до этого еще так далеко! Так далеко и так необычно. А здесь все, все так реально и полно жизни и все осуществимо. Нет и не было еще ничего неосуществимого, невозможного. И в Хэда. И здесь, в Симода. Так казалось тем, кто сейчас с минуты на минуту ждал окончательного позволения адмирала. Да и товарищи все так сжились, сдружились, как бывает только в опасностях. Как же бросать свой экипаж на произвол судьбы да во время войны и ехать со всем возможным комфортом! Нет, мы поживем на «Поухатане», и того довольно. И казалось, что все шли на чужой корабль далеко не из-за комфорта и обедов. Офицер обиделся бы, если б ему так сказали. И в этом визите на несколько дней было что-то значительное, чего не объяснишь сразу. Но главное – переговоры. Настают решительные встречи.

– Вот если бы заключить договор – и всех бы нас через Вашингтон да в Петербург!

– Много хотите, Елкин! Ступайте, господа, с богом. И помните все, что я говорил!

Офицеры поблагодарили.

– Завтра со мной на переговоры! – сказал Путятин.

Старший офицер «Поухатана», всегда занятый делом, в плаще или в куртке, суховатый невысокий человек с бледным лицом, в дождь на палубе похожий в капюшоне на невзрачного чухонского рыбака из Охты, сказал, что утром в девять вельбот с гребцами ждет у трапа.

– Готовьтесь, господа, к завтрашнему дню. К встрече в храме Черакуди, где жил Перри, задавая приемы и парады.

Хорошо или плохо, но в эти дни – кто как мог – все заговорили по-английски. Лесовский учил: «Говорите, не стесняйтесь!»

– Американцы уверяют, что с нами проще, чем с другими народами.

– А японцы не походят ни на нас, ни на них.