Светорада Янтарная - Симона Вилар

Лев Мудрый был весьма почитаем и уважаем в державе. Александр же служил украшением двора. Его часто приветствовали громче, чем базилевса, к нему на прием стремились попасть просители, на него взирали восхищенными до слез взглядами. Все знали, что Александр беспечен и больше любит веселиться, чем брать на себя бремя принятия решений, но он был красив и приветлив, он мог приблизить к себе любого, мог возвысить человека по своей прихоти. Прихоть властителей у ромеев была непреложным законом. Божественные, наивысочайшие, благочестивейшие – так говорили о них в Византии. Светораду подобное раболепное отношение изумляло. Она помнила, каким авторитетом пользовался на Руси Олег Вещий, знала о почти мистическом преклонении хазар перед своим каганом, не забыла, как жестко и властно доказывали свое превосходство печенежские ханы, однако она нигде не встречала, чтобы люди верили, что их базилевсы несут волю самого Всевышнего, и преклонялись с такой слепой покорностью.

Тем не менее измены и перевороты были тут самым заурядным явлением. Порой в беседах с княжной Александр беспечно и с озорством рассказывал, как некогда взбунтовавшиеся против некоего императора Маврикия войска ворвались во дворец, казнили правителя, вырезав заодно и всю его семью, причем на трон посадили одного из центурионов, Фоку.[100] Рассказывал он и о том, как Юстиниан II был свергнут полководцем Леонием, ему отрезали нос и сослали в Херсонес. Правда, со временем Юстиниан связался с хазарами, и они помогли ему вернуть престол. Однако он так жестоко мстил своим врагам, что вызвал всеобщее возмущение, был вторично свергнут, а затем и обезглавлен.[101] Поведал кесарь и про то, как регентша, императрица Ирина, желая оставаться у власти, велела пленить и ослепить собственного сына Константина;[102] как Лев V Армянин был убит по приказу своего соратника Михаила, не погнушавшегося подослать убийц к императору прямо на Рождество, когда тот молился в храме. И хотя Лев Армянин отбивался паникадилом, его просто изрубили на куски. А Михаил II[103] благополучно взошел на престол, ничего не опасаясь. Да что там ворошить те далекие времена, если даже родной отец самого Александра проложил себе дорогу к трону через жестокое убийство своего предшественника Михаила Пьяницы. Однако, несмотря ни на что, каждый из императоров считался наивысочайшим, божественным, светлейшим и могущественнейшим.

– Все мы под богом ходим, – снисходительно улыбался кесарь, видя, каким напряженным и взволнованным становится личико его возлюбленной славянки от таких рассказов.

Хотя, честно говоря, в чем– то она его понимала. Она сама была рождена у власти и знала, как Олег Вещий вошел в Киев, убив Аскольда и Дира. Когда княжна поведала об этом Александру, он удивил ее, сообщив, что читал про киевских князей. Рассказал, как русы некогда имели дерзость приплыть со своим флотом под стены Константинополя, когда там не было базилевса с войсками, как в городе началась паника. Но тогдашний патриарх Фотий стал молиться во Влахернском храме, где хранится одна из величайших святынь христианского мира – покрывало матери Иисуса Христа. Патриарх Фотий трижды опускал эту реликвию в воды моря, прося великую заступницу о чуде, и Богоматерь откликнулась на призыв и ниспослала на море невероятную бурю, которая разметала корабли русов. Барахтавшихся в воде захватчиков ромеи ловили сетями, как рыб, а потом многие из них были доставлены на ипподром и отданы на растерзание диким зверям. Но самого плененного Аскольда все же помиловали – при условии, что он примет веру Христа и понесет ее в свою варварскую страну.

– Однако он не сдержал обещания, – сухо закончил Александр, и Светорада предпочла отвлечь кесаря, видя, как хмурятся его темные брови.

Александр был прекрасно образован, многое знал, во многом разбирался, владел несколькими языками, играл на музыкальных инструментах, увлекался античными легендами. Светораде всегда было интересно с ним. А еще весело. Ибо ее кесарь был великим выдумщиком. Ему было двадцать восемь лет, но он выглядел моложе своего возраста и по– прежнему оставался беспечным мальчишкой. Он мог затеять игру в прятки с любимой в садах Палатия, пригласить ее в циканистр[104] на конную игру с мячом, в которой Александру не было равных, сводить ее в царский зверинец под трибунами ипподрома, где княжна с удивлением взирала на длинношеих жирафов, жутких носорогов или на величественных гривастых львов.

Александру нравилось развлекать и удивлять свою возлюбленную. Один раз они уплыли в море на дальние острова, оставили на берегу всю свиту, а сами уединились, разделись и долго плавали в море, как в день их первого знакомства… Это были удивительные и счастливые мгновения, как и их упоительные ночи, когда они страстно и безудержно предавались любви. Правда, Светорада и не предполагала, что их любовные игры могут быть такими изощренными, словно Александру всегда чего– то не хватало и он желал испытывать все новые и новые ощущения. Его выдумкам не было предела. Ранее Светорада, познавшая не одного мужчину, и помыслить не могла, что можно делать из близости такие развлечения. Она была чувственной женщиной, любовь с мужчиной дарила ей наслаждение, но никогда прежде ей не доводилось испытывать ощущений, подобных тем, которые дарил ей Александр. Например, он умащивал ее тело медом, как сладкое блюдо, а затем слизывал с нее мед, доводя Светораду своим почти кошачьим языком до стонов и содроганий. Княжна не ведала, что ее можно подвесить на ремнях и взять – совершенно нагую, извивающуюся между полом и потолком и не понимающую, больно ей или приятно до остроты. Она даже не предполагала, что ее милому нравится, когда его распластывают на ложе и привязывают ремнями, прикрутив кисти рук к крылатым божествам, удерживающим пышный балдахин кровати: он изображал раба, а она – повелительницу. Все эти игры вводили ее в раж… но нравились.

Раздетая и растрепанная, она садилась верхом на раскинувшегося на ложе Александра, целовала и покусывала его, щекотала разметавшимися волосами, дразнила своими прелестями и смеялась негромким русалочьим смехом. Александр рвался к ней, просил дать ему в рот сладкие плоды ее грудей, раскрыться навстречу его устам, молил о пощаде… Она мучила его, пока сама не начинала испытывать почти нестерпимое желание. И тогда она надевалась на его стержень, скакала, как степнячка на буйном коне, а потом в изнеможении падала на его тело, мокрая, растрепанная и бессильная. Александр даже волновался, что она уснет, так и не отвязав его от кровати.