Назначенье границ - Татьяна Апраксина

— Скучно одному? — и это настоящий вопрос.

Ромей — он и есть ромей, что с ним ни делай. Скучно — нелепое слово. Одному в степи скучно? Нет, нисколько. Только вдвоем лучше, намного лучше… даже если вдвоем с врагом, а если с другом, то кто остановит?..

— Я уже не один, и один не буду.

— С ним. — Кажется, вот она, причина, по которой у хозяина стало на одного брата меньше. На единственного брата. То ли они это чудо не поделили, то ли все еще хуже.

— С ней, с ним… — пожимает плечами гунн. — Сделай то же самое, я подскажу, как. Это просто. А дальше — проси, чего хочешь. Бессмертия, силы, чутья, памяти… если бы ты был такой молодой дурак, каким ты никогда не был, я бы сказал «и станешь непобедимым». Я скажу иначе — «то, что мы построим, не победит никто».

— Как построим? И что взамен? — Плохой разговор, очень плохой. Любого Гензериха предпочел бы. Хозяин о первой любви, да что там, о первой войне так не говорил.

— Силой оружия, победы, славы, золота, мудрости… — хозяин улыбается. Так, как строят. Так, как строят все и всегда. — Взамен… почти ничего. Просто быть с Ней вместе. Дать ей видеть, чуять, ощущать, только это.

— Потому что само оно не может… без плоти и без согласия, а значит без человека, — очень похоже на то, о чем его некогда предупреждали. Он тогда засомневался — одно дело неприятные полупрозрачные полотнища разных размеров, другое — настоящее существо, с которым можно договариваться. Впрочем, проверить просто. — Можешь показать?

Хозяин осекается, прислушивается то ли к свиристящему щеглу, то ли к чему-то за спиной — правда, там только редкие прибрежные кусты и больше ничего. Поднимает голову, смотрит в упор.

Глаза — не различить ни белка, ни зрачка, черная блестящая гладь, словно зеркало ночной воды, но взгляд — есть, и в нем явственно читается любопытство.

Это еще не сама сила, это еще не ответ на просьбу показать — это гунн думает, и та, кого он поминал, тоже думает.

Только вот о разном…

Кажется, я сейчас лишний раз полюбопытствовал, фыркает про себя гость. С другой стороны, если бы меня этим застали врасплох… а с третьей, если то, что происходит сейчас, не называется «врасплох», то что называется?

— Я помню и соблюдаю законы гостеприимства, — двигаются губы на лице гунна, в голосе легкое удивление. Неужели старый друг и союзник думает, что хозяин причинит или позволит причинить ему хоть какой-то ущерб?!

— Я просто удивляюсь, что дожил до своих лет.

— Ты и… она, — фальшивая нота, зазор толщиной с волос между этими двумя словами, — одинаково любопытны.

Кто начал, говорить, кто продолжил, что хотел сказать… нет, спрашивать я не буду.

— Ну вот, ты же хотел видеть, — неправильный голос — вроде и не чужой, но все мельчайшие интонации, оттенки, обертоны принадлежат другому. Точнее — другой. Серебряные колокольчики едва дрожат, замирают.

Почему этому так важно быть… женского рода? Ведь если нет ни плоти, ни формы, то и пола нет тоже. Потому что оно сейчас разговаривает с мужчинами? Или потому что… так решило? Потому что ему так удобнее? Думать о себе как о чем-то определенном? Вообще странное, должно быть, состояние — не мертвое, не живое…

— Связь я вижу, — кивнул он. И слышу. — Но вот что это и на что оно пригодно?

— Тень, — отвечает то ли хозяин, то ли оба они хором. Произнесено как имя. — Объяснять — только путаться, а я не жрец, чтобы говорить долго, — это уже хозяин, один. — Вечная, действительно вечная, и вездесущая. Но она не всемогуща, просто очень сильна. Можно видеть в темноте, слышать чужие мысли, узнавать, что впереди, приманивать удачу, управлять погодой… можно все. Можно даже поднимать мертвых.

— А взамен она хочет быть живой и годится ей не всякий?

«Быть живой?» Хозяин слегка сдвигает брови, задумавшись. Вопрос неправильный, отвечать неудобно. А годится… в чем-то годится всякий, но почти каждый ей скучен, интереса к нему хватает лишь на несколько вдохов и выдохов. Она в чем-то ребенок, который быстро отбрасывает негодные игрушки… или женщина, которая просит новых украшений и платьев в доказательство любви.

— Хочет… знать, — нет, не то слово, другое, непривычное, годится лучше: — Познавать.

Но это же и есть… удивляется гость. Надо же. Все время забываю, что он все-таки варвар. Плохо. Очень плохо. Плохо, что у него завелось такое орудие. Вряд ли оно может хотя бы половину из сказанного, но если делает хотя бы одну пятую… Плохо, что гунн не понимает, чего от него хотят. И совсем плохо, что он готов этим делиться.

— Чего ты боишься?

И это плохо… Боюсь, да. Что вместо бесценного союзника образуется у меня здесь враг, который будет для нас опаснее даже нашего собственного неустройства. Это в ваших палестинах мужчинам бояться не положено… и их можно на этом ловить.

— Ты убил Бледу — для нее?

— Да, — короткий кивок. — Ина… — нет, оправданий, объяснений не будет. Что сделано — сделано. Боль она забрала вместе с жертвой, обещала забрать, и ей это почти удалось. — Пойми, что ты сможешь сделать, согласившись! У тебя же все рушится! Ты сможешь всех взять вот так вот, — пальцы душат воздух перед лицом хозяина, — и править так, как захочешь! Ты же не любишь, когда умирают твои, верно? Так ты сможешь всех защитить.

— Взять… изнутри? — то, о чем его предупреждали. Возможность… диктовать, о чем подумают, а о чем подумать не смогут, возможность быть другими и оставить в них часть себя. Такое не снилось ни оптиматам, ни обоим Катонам — никому из любителей диктовать образ мыслей, да и церкви оно, к счастью, не снилось тоже. До сих пор любая власть волей-неволей останавливалась у внешней поверхности черепа.

— Если захочешь.

— Нет. — говорит старший. — Нет.

Если бы речь шла только о нем самом… можно было бы прикинуть последствия, а прикинув, рискнуть, если баланс сойдется. Но так?

— Это для тебя слишком тяжелая служба? — хозяин удивлен. — Слишком большая жертва?

— Нет. — улыбается гость. — Служба не хуже прочих. А вот награда за службу не нужна совсем.

Непонимание, висящее между собеседниками можно резать ломтями, как конину. Тупым ножом, жилистую конину, долго. Щегол в дальних кустах аж поперхнулся, вдруг забыв, зачем вообще надрывался.

— Так не пользуйся, чем не хочешь. Выбирать-то тебе.

— Боюсь, если я соглашусь, я уже не смогу выбирать.

Там, где у одного ветер, у другого — камень. Травертин… который при высокой температуре делает то, что камню от природы не положено. Горит.

— Выгода и того стоит. Если Гензерих решит завоевать Рому, разве тебе не захочется взять его, — еще одно резкое движение пальцев, — изнутри? Остановить одним желанием?