Черчилль - Франсуа Бедарида

По правде говоря, все эти неудачи проистекали из самоубийственной стратегии, которую избрал Черчилль, совершив главную свою ошибку — увидев в индийской проблеме основной нерв британской политики и потому став самым рьяным поборником несменяемого правления «британского» раджи (так в Индии именовали колониальный британский режим). Ведь он вообразил — и это имело губительные последствия для его честолюбивых планов, — что линия разрыва будет проходить отныне между патриотами, дорожившими жемчужиной британской короны, и политиками, готовыми сбыть с рук красивейшие земли империи. Для осуществления своих коварных замыслов политики будто бы устроили настоящий заговор — заговор трех, а именно: либералов, лейбористов и вероломных лидеров партии консерваторов.

Осенью 1929 года индийский вопрос принял новый оборот. До сих пор в жизни раджи на субконтиненте не происходило сколь-нибудь важных изменений. Миллионами его подданных управляла горстка британских чиновников и военных. Периоды затишья чередовались с периодами хронических беспорядков, между тем как напор национально-освободительного движения все нарастал. В 1927 году Королевская комиссия под председательством Джона Саймона решилась выработать рекомендации касательно дальнейшего управления субконтинентом. Но вице-король Эдвард Вуд, ставший в 1925 году лордом Ирвином, а в 1934 году — лордом Галифаксом (кроме того, он занимал видное положение в партии консерваторов и был человеком глубоко верующим), не стал дожидаться упомянутых рекомендаций и с согласия премьер-министра Макдональда и лидера оппозиции Болдуина 31 октября 1929 года сделал важное заявление, пообещав Индии статус доминиона. Это вывело из себя Черчилля, и он перешел в группу «инакомыслящих». В статье, опубликованной несколько дней спустя, он горячо утверждал, что было бы преступлением превратить Индию в доминион, что Англия стяжала бы себе новые лавры, вырвав эту «жемчужину Британской империи» из тисков варварства, тирании и кровавых междоусобиц, а потому весь британский народ должен оказать сопротивление и не допустить превращения Индии в доминион[171]. Нетрудно догадаться, что отныне путь в президиум партии консерваторов был Черчиллю заказан.

Вскоре, впрочем, он пошел еще дальше, ведь в его глазах сохранить Индию означало не дать погибнуть самой Англии. В 1930 году комиссия Саймона пришла к выводу, что в Индии следует учредить представительную форму правления. В сентябре того же года по инициативе правительства лейбористов в Лондоне созвали круглый стол и сразу же объявили о созыве следующего. Тем временем в самой Индии Ганди все активнее призывал к гражданскому неповиновению. Черчилль же, со своей стороны, продолжал яростные нападки на национального индийского лидера, называя его «зловредным фанатиком», заявлял, что не позволит заменить «британского раджу» «Ганди-раджой»[172]. Неутомимый защитник Империи доказывал, что следовало бы арестовать смутьяна, когда он впервые нарушил закон, поскольку в данном случае репрессии были наиболее уместным средством.

Речь Черчилля все более напоминала речь человека, поддавшегося панике. Он указывал на смертельную опасность, которой были чреваты уступки индийским националистам, и в то же время заявлял, что разрыв между Индией и Великобританией неизбежен. Об этом он, словно трагик со сцены, говорил во время долгого выступления в палате общин: «Теплоход идет ко дну, когда на море полный штиль. Водонепроницаемые переборки поддаются одна за другой. (...) А капитан, офицеры и команда танцуют в салоне под звуки джаз-оркестра»[173]. Порой сказывалась империалистическая закалка властного англичанина голубых кровей. Например, когда он с удвоенной силой поносил бедного Ганди, изображая его гнусным типом, который «вызывает отвращение, разыгрывая из себя восточного факира, в то время как сам, полуголый, карабкается по ступеням дворца вице-короля и попирает закон, склоняя честных граждан к неповиновению, — и все это для того, чтобы на равных вступить в переговоры с представителем короля-императора»[174].

Как раз в этот момент Черчилль принял, как мы уже знаем, губительное для себя решение выйти из «теневого кабинета». Словом, для него Индия была вовсе не последним шансом, как он воображал, а самым настоящим камнем на шее. Здесь нам впору задаться вопросом, почему он очертя голову пустился в эту авантюру. В действительности, в том, что Черчилль так ошибся, вновь сыграли свою роковую роль два фактора — идеологические убеждения и расчет. Его убеждения были продиктованы ультрапатриотизмом, благодаря которому Черчилль в любой момент был готов произнести высокопарный монолог во славу Империи и развернуть британский флаг. Индия для Черчилля была страной, где правил раджа, которого он видел в юности, страной, где квартировал 4-й гусарский полк, страной, которую так поэтично описал Киплинг. «Эта великая империя — наша, и чтобы сохранить ее, я не пожалею жизни», — писал он на закате викторианской эпохи[175]. Разве не знаменателен тот факт, что единственная ссора, вспыхнувшая между ним и Рузвельтом — а было это в январе 1942 года в Вашингтоне, — возникла именно из-за Индии? Ведь эта страна была в глазах Черчилля предметом гордости, а Рузвельт видел в отношениях Британии и Индии лишь отвратительный пример бесчеловечности империализма, когда страна-победитель порабощала несчастный побежденный народ[176].

Расчет Черчилля был, как всегда, замешан на честолюбии и составлял достойную конкуренцию его убеждениям. Потомок славного Мальборо решил было, что его время уже пришло. И напрасно, ведь он надеялся обратить индийский вопрос себе на пользу и сместить Болдуина с поста главы партии. Черчилль также рассчитывал, что таким образом сможет, наконец, заполучить столь желанный пост премьер-министра. Правда, у него все же было небольшое основание для подобных надежд, ведь многие депутаты-консерваторы, и не только самые правые из них, были враждебно настроены по отношению к политике уступок Индии и потому в душе поддерживали Черчилля. Однако ловкий план Болдуина и большинства партийных лидеров состоял в том, чтобы заставить сомневающихся предпочесть политику постепенных реформ, осторожных и миролюбивых, опрометчивой авантюре. Это звучало тем более убедительно, что в описываемый период Великобританию и без того потрясали многочисленные внутренние распри. И вот все надежды Черчилля рухнули, в его лагере осталось всего человек сорок сторонников из числа самых ярых реакционеров парламента, благодаря чему между ним и молодыми депутатами, которым принадлежало будущее и которые были свободны от предрассудков, такими, как Гарольд Макмиллан, Энтони Иден или Дафф Купер, разверзлась пропасть. В целом по стране у Черчилля нашлось чуть больше сторонников, и, тем не менее, по большому счету он все равно оставался в одиночестве. К тому же ни Индийское имперское общество (Indian Empire Society), ни Лига в защиту Индии (India Defense League) — две группы давления, поочередно созданные им, — не привлекли большого числа сторонников.