«...Ваш дядя и друг Соломон» - Наоми Френкель

Спросил:

«Где твоя база?»

«В Балузе».

«Я могу тебя подбросить».

«Нет слов».

Вскочила с места, и ее телеса затряслись и подпрыгнули. Чемодан у нее в руке, и вся она – торопливость и движение. Если так торопится, пусть себе идет. Мне она не нужна. Я даже ощутил облегчение: лучше всего избавиться от нее.

«Если ты торопишься, ищи себе другого попутчика. Я остаюсь. Хочу поесть».

«И я хочу».

Купил я гамбургер в лепешке. Приняла она его как само собой разумеющееся. Вонзила в него жадно зубы и продолжала говорить, жуя:

«Нет у меня ни гроша. Приедем в Балузу, я возьму в долг у подружек, и мы рассчитаемся».

«Не имеет значения».

Мы прошли через большой зал к джипу. Она идет впереди меня, перекладывая чемодан из руки в руку. Хотел ей помочь, но сдержался. Она не из тех, подумал я, которые требует обхождения. Подошли к джипу. Он был окружен солдатами, ищущими попутку. Но тут мне захотелось ехать лишь с ней. Желание это было очень сильным, и я сказал солдатам:

«Не едем».

Она взглянула на меня с удивлением, извлекла чемодан из джипа. Сказала:

«Ну, так привет!»

«Погоди. Когда ты должна вернуться на базу?»

«Завтра. В восемь утра – должна быть на построении».

«Хочешь искупаться в море?»

«Потрясающая идея».

Когда я остановил джип в роще финиковых пальм, подошел ко мне паренек-араб и предложил на продажу ожерелье цвета серебра, на которое подвешена была серебряная монета с профилем Нефертити. Купил ей ожерелье. Даже не поблагодарила. Повесила на шею и сказала:

«Какая честь. Для такого ожерелья нужна ослиная шея».

Исчезла в одной из развалин на берегу и вернулась в сиреневом блестящем купальнике. Была она не красива. Купальник обнажил все ее огромное тело. Стояла она передо мной, как на соревновании на титул королевы красоты, уверенная в своей победе. Это спокойствие и уверенность в себе производили впечатление. Указала на железный ржавый столб, воткнутый в песок, вероятно, оставшийся от какого-то разрушенного дома, криво упирающийся в небо, и со смехом сказала:

«Смотри. Ржавый столб хочет выдать себя за дерево».

Вдруг я подумал, что с момента, как с ней встретился, ни разу не подумал об Адас. Взял девицу за руку и потянул к морю. Она была, как рыба в воде, отличная пловчиха, ныряла и выпрыгивала, совершала разные кульбиты, и соленая вода стекала с ее тела. Ну и я кувыркался. Давно не ощущал такого раскрепощения и радости. Она ныряет в моих объятиях. Груди ее горячи и мягки даже в холодной воде. Не отталкивает меня, разрешает вести себя с ней свободно. Тут меня посещает сердитая мысль: «Она из тех, которой можно сразу же овладеть, которая готова дать любому. Ведь даже имени моего не знает, как и я – ее имени». Резко повернул к берегу. Для меня игра кончилась. Но она плавает намного лучше меня, доплыла до берега быстрее и скрылась в развалине, чтобы переодеться. Вернулась спокойная и удовлетворенная, расчесывая волосы. Купленное мною ожерелье повесила на шею поверх формы, ботинки не зашнурованы. Спросил ее:

«Почему ты не зашнуровала ботинки?»

«О, лейтенант, ты, оказывается, тоже один из тех, кто весьма строг с людьми».

«Кто у тебя еще такой?»

Села на песок, расставив ноги, зашнуровала ботинки. Все, что она делает, – делает просто, как само собой разумеющееся.

«Один из таких наш старшина. Строг, как ты. Читает нам длиннющие речи: «Все зависит от шнурков и пуговиц. Судьба государства. Шнурок и пуговица на месте – все армия на своем месте. Разум в армии идет через шнурок и пуговицу к рассудку»».

Опять рассмеялась своим громким заразительным смехом. Вскочила на ноги, а я все еще смеюсь:

«Доводит вас этот старшина?»

«Не меня. Он ведь ниже меня на полторы головы. Хочет меня наказать, должен глядеть на меня снизу вверх, а я гляжу на него свысока. От этого статуса он отказывается».

«Ты что, много нарушаешь?»

«Немало. Я ведь делаю все, что мне захочется».

«Делаешь, что тебе захочется?»

«Удивляешься? Да. Даже в армии я делаю то, что мне захочется».

И вдруг становится мне хорошо на душе. Давно не было у меня такого чувства. Она достойна перед отъездом в пустыню хорошего обеда. Она возражает: ей не нравится есть в столовых. Любит пикники на природе. Едем нам рынок в Эль-Ариш. Набираем еду и питье, крутимся между прилавками, она впереди, я – за ней. Она покупает, я – плачу. Ну, мы прямо муж и жена. Но все еще не знаем друг друга по имени.

Честно говоря, мне не на что жаловаться. Девушка она веселая, полна жизни. Пересекаем пески. Время после полудня. Жара усиливается. Мы почти совсем обезвожены, а она насвистывает мелодии. Свист чистый и точный, ни одного фальшивого звука. Наконец-то я могу ее похвалить:

«Ты насвистываешь, как Иорам Гаон поет».

«Я схожу с ума от его пения».

Возникает у меня вдруг желание соревноваться с Гаоном, Свистим вдвоем. Я фальшивлю. Я – свистун невеликий. Она смеется надо мной, а я смеюсь с ней. Все время с ней меня разбирает смех. Сидит она рядом со мной, сбрасывает ботинки, забирается ногами на сиденье, колени ее обнажены. Так и хочется мне положить руку на ее колени, что я и делаю. Она не отталкивает моей руки. Открывает бутылку колы, прикладывает к моему рту, обнимая рукой меня за плечи. Поливает платок водой из фляги и отирает мое пылающее лицо. Полагается ей поцелуй за все это. Но я не могу ее поцеловать, не могу!

Останавливаемся в тени старого кривого дерева. Недалеко от нас, на горизонте – шатры бедуинов. Вокруг них зеленая трава и кусты. Оазис. Нас же мучает голод и жажда. Отделяют нас от бедуинских шатров несколько пальм. Верблюд с осанкой короля движется между пальмами, иногда вскидывает голову, издает неясный рев, жует губами. От шатров доносится еще и долгий крик осла сливающийся с человеческим говором. Но пальмы и верблюд – граница между нами и бедуинами. Мы – в своем замкнутом мире. Открываем боевой паек – банку с консервами, едим вдвоем. Нет у нас ни вилки, ни ложки. Едим руками. Погружаем пальцы в мясо, вылавливаем дольки грейпфрутов. Жара невыносима. Я расстегиваю рубаху, она делает то же самое, покачивает краями рубахи:

«Приятно, когда пробирает ветерок».

Странная девица. Все у нее просто. Ведет себя раскованно и, главное, уверенно. Темный ее загар и белый лиф словно бы подмигивают друг другу. Ну, а я – третий подмигивающий. Мы тут всего – троица – я, она и лиф. Она занята едой, ест за двух парней. Наплевать ей на свою полноту. Мне вдруг не наплевать. Говорю:

«Тебе не стоит так много есть».

«Но я голодна».

«Совсем растолстеешь».

«Да я и так не девушка, а гора мяса».

Сказала так спокойно, что и мне стало все равно. Тем более что пара желтых куропаток, по цвету песка, присела неподалеку. И я кричу, словно это не птицы, а террористы:

«Куропатки! Куропатки!

Она тоже обращает внимание на кусты. Куропатки улетели, но сидит на кустике маленькая коричневая шумная птичка. Прилетает вторая, они подпрыгивают, помахивают хвостиками, клювы их не замолкают в своей птичьей болтовне. Смешная картина. Бесплатное представление в пустыне. И она просто задыхается от смеха. Таков характер толстух – любят смеяться. Я прерываю ее смех:

«Знаешь, как их зовут?»

«Кого?»

«Ну, этих птичек, естественно?»

На лице ее разочарование. Несомненно, думала, что спрошу, как ее зовут. Но я не называю своего имени и не хочу знать ее имени. Получаю удовольствие от неизвестности. Она перестает смеяться и говорит мне сердито:

«А? Птичек. Да не интересно мне знать, как их зовут. Смешные они, и этого достаточно».

«А что тебе интересно знать? Так я тебе скажу. Зовут их – вертихвостки. Удивительно, что они танцуют в полдень. Может быть, тень от верблюда, падающая на кусты, вводит их в заблуждение, и они думают, что уже вечер. Они всегда танцуют под вечер».

«Объяснение точное. Исчерпывающий отчет о вертихвостках».

Смеется надо мной девица. Я ее явно разочаровываю. Не желает она беседовать со мной о вертихвостках. Вскакивает на ноги, словно хочет от меня убежать. Несется к кустам, рубаха ее развевается. Не знаю почему, но я тоже вскакиваю и бегу за ней. Ловлю ее у кустов. Ее полные плечи в моих руках, плечи горячие, как и глаза ее и смех. Она делает вид, что даже не ощущает моих рук. Заглядывает в кусты:

«Смотри, тут гнездо этих птичек».

«Расхристанное гнездо. Такие они, эти смешные птички».

«Скажи, почему ты должен всему давать оценку. Вместо того, чтобы смотреть и получать удовольствие, ты смотришь и объясняешь. Смешно».

Притянул ее к себе. Она борется со мной. Ого, у нее еще те мускулы! Она побеждает меня, я уже и не рад, но понимаю, что это ей нравится. Не может быть, чтобы такая вот… Слова ее посильней ее рук:

«Скажи, почему ты такой?»

«Какой?»

«Такой серьезный. Не улыбаешься, когда… Ну, говоришь и делаешь все так серьезно».

«Может, я такой серьезный, потому что нет у меня кого-либо, чтобы смешил меня».

«Слишком жалеешь себя, потому и нет кого-либо, кто бы тебя смешил. Ты что, сам себя веселить не умеешь?»