Собрание сочинений в 2-х томах. Т.I : Стиховорения и поэмы - Арсений Несмелов

ТРАЛЬЩИК «КИТОБОЙ» («Это — не напыщенная ода…»)[291]

Это — не напыщенная ода,Обойдемся без фанфар и флейт!…Осень девятнадцатого года.Копенгаген. Безмятежный рейд.

Грозная союзная эскадра,Как вполне насытившийся зверь,Отдыхает… Нос надменно задранУ любого мичмана теперь.

И, с волною невысокой споря,С черной лентой дыма за трубойИз-за мола каменного, с моряВходит в гавань тральщик «Китобой».

Ты откуда вынырнул, бродяга?..Зоркий Цейсс ответит на вопрос:Синий крест Андреевского флагаРазглядел с дредноута матрос…

Полегла в развалинах Россия,Нет над ней державного венца,И с презреньем корабли большиеСмотрят на малютку-пришлеца.

Странный гость! Куда его дорога,Можно ли на рейд его пустить?И сигнал приказывает строго:«Стать на якорь. Русский флаг спустить».

Якорь отдан. Но, простой и строгий,Синий крест сияет с полотна;Суматоха боевой тревогиУ орудий тральщика видна.

И уже над зыбью голубоюМчит ответ на дерзость, на сигнал:«Флаг не будет спущен. Точка. К боюПриготовьтесь!» — Вздрогнул адмирал.

Он не мог не оценить отпора!Потопить их в несколько минутИли?.. Нет, к громадине линкораАдмиральский катер подают!

Понеслись. И экипаж гигантаВидел, как, взойдя на «Китобой»,Заключил в объятья лейтенантаПристыженный адмирал седой.

Вот и всё. И пусть столетья лягут,Но Россия не забудет, какНе спустил Андреевского флагаУдалой моряк!

В ГОСТЯХ У ПОЛКОВНИКА («Люблю февраль, когда прибавит дня…»)[292]

Люблю февраль, когда прибавит дняУже живее греющее солнце,Когда капель запрыгает, звеня,И где-то звякнет в жестяное донце.

День мощно раздвигает берегаИ, увлекая сладострастным зовом,Серебряными делает снега,А небо исступленно-бирюзовым.

Торопит он не упустить егоСиянья, трепетания и звона, —Он так хорош! И, друг мой, отчегоСегодня нам не посетить затона?

Так за реку! К полковнику, к дружку,Громившему противника на Белой.По голубому льду, по бережку,В поселок сонный и оледенелый.

Вся в инее пустыня тихих мест.Мы щуримся: играет солнце в жмурки.«Приветствую!» — сияет белый крестНа старенькой полковничьей тужурке.

Он рад ли нам? О да, полковник рад,На этот счет не может быть двух мнений.Он курит трубку. Гости говорят:«Мы с водочкой, с хозяина — пельмени».

Усядемся. Под первых рюмок звяк,Еще холодной поднятых рукою,Начнет полковник: «Помню, точно такВ татарской деревеньке под Уфою

Собрались мы», — и потечет рассказ,За ним другой, — не может быть иначе,Ведь память осветилась и зажгласьВ клетушке этой отепленной дачи.

И как поют, как весело звучатСобытья восемнадцатого года,Когда с азартом молодых волчатМы отгрызались от тебя, невзгода.

Когда ремни искателей победОтягощали желтые подсумки.—И вот теперь, через пятнадцать лет,За эти годы подымаем рюмки.

Вздохнуть ли здесь, что «не было судьбы»,Что навсегда для нас закрылись дали?Но ведь живет поэзия борьбы,Которой увлеченно мы дышали.

Мы только ль в прошлом, только ли в былом?Нет, всё еще звучит стальная лира:Вот в старике с Георгьевским крестомВновь зоркого я вижу командира.

Он обнажает шашку и клинок,Единым взмахом поднимает цепи.Я слышу крик, я слышу топот ногПо отбеленной заморозком степи.

И вражеское грозно поднялосьНавстречу атакующему знамя…«Я лично Адмиралу преподнесЕго потом», — подсказывает память.

И умолкает командир полка,И слышен ветра делается шорох,И облик Адмирала Колчака(Иль тень его) всплывает в наших взорах.

Где времени губительный таран?Не дышим ли мы боевой свободой?И только ли сибирский ветеранЖив вихрем восемнадцатого года?

Нет! Всё еще ты, боевой рожок,Звучишь, звучишь, зовешь призывной трелью,Не потому ль, что пулевой ожогМозжит в кости перед ночной метелью?

О, сколько дум и чувств! Передо мнойКакие память зажигает свечи!А за окном, над ледяной рекойБагряный, синий догорает вечер.

Прощаемся. Из этих тихих местНам до дому неблизкая дорога.Знак доблести — Победоносца крест —Приветливо сияет нам с порога.

Заря чуть тлеет. Шепчет тишинаО пережитом, неизбывно близком,А за мостом огромная лунаВосходит медным щитовидным диском.

В ВАГОНЕ. Рассказ в стихах («В вагоне опускают полки…»)[293]

В вагоне опускают полки,Совсем, совсем светло в окне,Но целый день пустой и долгийЕще нестись на север мне.

В вагоне людно, но суровоМне одиночество нести:За целый день по-русски словаЯ не смогу произнести.

Гляжу в окно — на бег равнины,На золотой ее пожар,И ем лениво мандарины —Твоей заботливости дар.

Встает медлительное солнце,Снегам сиянье возвратив,И золотит очки ниппонца,Сидящего насупротив.

Его и девочку с ним рядом —Светила лучезарный взорЛюбовно дарит алым взглядомИ ускользает в коридор.

И оба жмурятся. СуровоОтец ворчит — мешает свет.А до меня, глухонемого,Им никакого дела нет.

Скользит по мне, как по пустому,Их взгляд, подобный мотыльку,И скучно мне, совсем чужому,Внимать чужому языку.

И вдруг (от солнца, от движенья,От этих даже лиц чужих)Я слышу в сердце пробужденьеЧувств утверждающих, живых.

И как толчок — подсказ сознанью,Что не напрасно я лечу,Что где-то теплит ожиданьеСвою бессонную свечу.

Что сердце чье-то четко числитПоспешный маятника стук,Что мы уже сплетаем мыслиО нашей встрече, милый друг!

Мне надо радости ответной:Хотя б улыбки луч одинМне как-то вызвать незаметно!..И я последний мандарин,

Приняв почтительную позу,Кладу девчонке на пальто.«Пожалуйста, прошу вас… дозоо».И мне в ответ: «Аригато!»

Она смеется и глазами —На папеньку. Вот и отецЗаулыбался вместе с нами.И отчуждению — конец!

О ДЕТСКОЙ МОЛИТВЕ («Мы молимся в битве…»)[294]

Мы молимся в битве,В болезни, под гнетом бессилья,А детской молитвеДарованы легкие крылья;Мы просим и плачем,А там говорят как о должном, —И как же иначеТвердить о таком невозможном,Как в осень о лете,О лете еще небывалом,А то о предметеТаком умилительно малом,Как встреча с лошадкойНа утренней ранней прогулке,И даже о сладкой,Посыпанной сахаром булке.Нужны ли поклоны?И так, для других незаметно,С высокой иконыГосподь улыбнулся ответно.

И, сном онемелый,Увидит счастливый ребенок,Как ангельски-белыйК нему подойдет жеребенокИ станет ласкаться,Доверчив, игрив и послушен…

Легко догадаться,Что будет по-дружески скушанТот с кремовым слоемПирог золотистый, воздушный,Который обоимПредложит Хозяин радушныйВысокого рая,Цветов и лужаек зеленых.

И, мать умиляя,Во сне улыбнется ребенок.Вы скажете: «Снится!Мелькнуло на миг и погасло!»Вам лучше бы — ситца,Картошки, бобового масла;Ведь вам для утробы,Для вашей вещуньи угрюмой:Еще и еще бы —И бочкой, и возом, и суммой!

И бьете поклоны,И даже обедня пропета.Но с темной иконы,Увы, не дождаться ответа!

Да, снится, конечно,Но только Господь, а не ситцы,И разве не вечноПоэты и дети — сновидцы!

НАЧАЛО КНИГИ («Живущие в грохоте зычном…»)[295]