Нефть - Марина Юденич

— У русских, я много читал, очень большое значение придают слову «предательство». Ты тоже?

Лемех был умеренно пьян и готов был коротать еще не одну ночь, но вести философские беседы явно был не настроен.

— Я лучше расскажу тебе историю. И ты решишь сам — как я понимаю предательство. Так вот. Однажды ко мне пришел человек. И даже не ко мне, к моей маме, чтобы там наверняка меня встретить. Не друг, приятель, одноклассник, неплохой парень. Пришел со своей бедой — больной ребенок, неработающая жена, институт, в котором не платят зарплату, неудачные попытки заняться бизнесом, долги, кредиторы, отъем квартиры. все это со слезой — а в конце на надломе, но с пафосом:

— Пойми, старик, я не денег просить пришел — я денег твоих не возьму, ты меня знаешь…

— А я и не дам, ты-то как раз меня не знаешь, — подумал я, но продолжал сочувственно (зачем расстраивать мать?) слушать.

— Я об одном тебя прошу: дай мне возможность работать — во мне академического гонора нет, я уже давно забыл про свои дипломы и диссертации, и амбиций у меня не осталось ни здоровых, ни больных Я согласен на любую работу — как тот безработный из советской агитки, помнишь? Только дай мне эту работу.

— Отлично, — я уже знал, что могу ему предложить, и вышел за телефоном в прихожую.

Вернулся. Продиктовал ему номер.

— Звони завтра, прямо с утра. Работа у тебя будет, даю слово.

— Сказать, что от тебя? — глаза у него подозрительно заблестели.

— От меня? Да-а, можешь сказать, если хочешь.

Мать смотрела, умилялась и, кажется, тоже собиралась прослезиться. Я понял, что мне пора. И правда — было пора. Теперь слушай самое главное: телефон, который я продиктовал ему, был телефоном популярной молодежной газеты, которая в каждом выпуске призывала «энергичных и предприимчивых» к распространению. И платили они, между прочим. Так вот, я и сейчас считаю, что поступил абсолютно честно и просто указал парню на то, что заработать сегодня можно везде. Такая история. Вот теперь скажи — я его предал?

— Но разве нельзя было прямо так и сказать все, что ты сейчас сказал, про то, что заработать можно везде.

— Но он же пришел ко мне! Понимаешь — ко мне. А это значит — не за любой работой. Он же рассчитывал, что старый школьный приятель пристроит на какое-нибудь удобное, теплое местечко.

— Но что в этом плохого, если ты бы действительно мог?

— Плохого в этом то, что он врал. Про любую работу. Про отсутствие амбиций. Не терплю, когда мне врут.

— Тогда я, пожалуй, пойду спать.

— Потому что собираешься мне врать?

— Нет, просто действительно захотел.

Они довольно быстро и ловко распаковали две большие кровати, предназначенные, вероятно, для Елизаветиной и его, Лемеха, спальни. И улеглись в постель не раздеваясь, потому что постельного белья в доме не было. Но было тепло. Лемех — несмотря на обычную бессонницу — заснул быстро, но ненадолго. Проснулся он от того, что Стив тряс его за руку, стоя босиком на голом полу.

— Что случилось?

— Деньги?

— Какие, к черту, деньги?

— Те самые.

— В машине.

— Одни?

— Почему, там водитель и охранник и еще одна машина охраны.

— И они всю ночь будут в машинах?

— Это их работа.

— Да, я понимаю. Но скажи…

— Если ты спросишь — накормлены ли они, я скажу, что не знаю, но кроме зарплаты они получают пайковые — на еду, в таких случаях.

— Нет, я хотел рассказать тебе другое. Просто сначала я подумал про твоих охранников, а потом про охранника Ельцина. Про Коржакова.

— Они были бы польщены.

— Я много читал про него последнее время. Он очень подозрительный человек. И не очень умный, хотя считает наоборот.

— Так обычно и бывает. А насчет подозрительности — да. Это его профессия, между прочим.

— Вот скажи теперь, если он узнает, что ты возишь в багажнике такие огромные незаконные деньги?

— Лучше бы ему про это не знать.

— Но если узнает?

— Даст команду принять меня немедленно.

— Арестовать?

— Задержать. Ничего страшного, конечно, не произойдет, но моим адвокатам придется денек-другой побегать, чтобы получить деньги обратно.

— А это скандал? Если узнают, что деньги для Ельцина?

— Скандал, разумеется. Коммуняки поднимут такой вой. Да и яблочники не смолчат. Скандал.

— Значит, можно будет сказать, что из-за генерала Коржакова произошел скандал и выборы в России могут быть признаны нелегитимными.

— Кому сказать?

— Президенту Ельцину, конечно. Не международным же наблюдателям.

— Вон ты о чем. И что, полагаешь, после этого он отодвинет Коржакова от дел?

— Но если сказать, что он специально хотел сорвать выборы и совершить государственный переворот? И весь мир станет кричать, что Ельцин отступает от демократии.

— И если все это — спросонок, ночью, со слезами…

— Да, конечно, Татьяна должна плакать и говорить, что все пропало.

— Хм… Кто бы мог подумать, что жалость к моим голодным охранникам. Да отнеси ты им поесть, мать Тереза, там, на кухне, полно еды… Я пока сделаю пару звонков.

Когда довольный Стив вернулся в дом, Лемех сказал, как о деле решенном:

— Только с коробочкой пойду не я.

— Правильно. Я только что думал об этом. Мы должны думать о твоем имидже и сейчас, и на будущее. Это очень правильно.

— Ну, если правильно — поехали, великий комбинатор, в город, народ уже вовсю готовит операцию «коробка из-под ксерокса».

— У тебя здесь есть интернет, Леня?

— Нет. И еще долго не будет, Стив. И вообще — старайся в России не щеголять этим словечком.

— Почему?

— Могут неправильно понять и начистить рожу.

— Побить?

— Да, побить. Что и кому ты собрался сообщать в интернете? Обрадовать Мадлен?

— Нет, я хотел стереть одну папку в своем компьютере, но подумал, что это будет преждевременно.

— Все произойдет завтра ночью, в Вашингтоне будет вечер — она увидит все в прямом эфире.

20 июня 1996 года Указом Президента РФ Б.Н. Ельцина освобождены от занимаемых должностей: первый заместитель председателя правительства РФ О.Н. Сосковец; директор ФСБ РФ М.И. Барсуков и руководитель СБ Президента РФ, 1-й помощник Президента РФ А.В. Коржаков.

По дороге из Вараедро в Гавану я вдруг замечаю маленькую нефтяную качалку. Работающую. Это фантастическое зрелище, потому что вокруг едва ли не девственная природа, мы только что миновали каньон, над которым кружили огромные птицы, похожие на орлов, и океан — вот он — в десяти метрах от дороги, лениво колышется бледной сонной — с утра — поверхностью. И узкое шоссе, совершенно пустое. И женщины, бредущие вдоль обочины, в ярких юбках с оборками, и как-то хитро нарядно завязанными на черных кудрях косынками. И нефтяная качалка, маленькая, с небольшой амплитудой, загребающая, однако, откуда-то из раскаленных карибских недр черное золото здешней нефти.

— Нефть! — разумеется, я не сдержалась.

— Ничего удивительного, — спокойно парирует мой спутник.

— Разве на Кубе есть нефть?

— Есть. Но немного. И обнаружили ее не так давно, иначе, думаю, совсем не факт, что в 1959-м Фиделю так легко дались бы казармы Монкадо. Американцы были бы куда более активны и вряд ли потерпели бы, чтобы горстка нахальных мачо оккупировала у них под носом нефтеносную землю.

— Ну, тогда бы и вмешались, безусловно.

— Безусловно. И случилась бы третья мировая война. Но история — что?

— Не терпит сослагательного наклонения.

— Верно. А про то, что ничего удивительного нет в том, что вы увидели качалку, хотя до этого мирно дремали, я сказал совсем по другой причине.

— По какой же?

— Вам ведь уже снится нефть, признайтесь? Мы так долго говорим о том, что все происходящее в мире сегодня так или иначе обусловлено ею, нефтью, и вообще — углеводородами. Неужели в вашей милой головке не крутится мысль о том, когда? Когда пробил в России тот час и природное богатство страны стало богатством одних людей? Заметьте, я не иду дальше и не предполагаю следующий ваш вопрос?

— Какой же?

— Как случилось, что я, находясь в непосредственной близости к власти, упустила этот момент и не обзавелась парой нефтяных вышек.

— А зачем?

Настает сладкое мое время — он удивлен.

И даже не находит слов, и точеные черные брови, тронутые сединой, высоко взлетают на смуглый лоб.

— Я действительно довольно долго была рядом и потому уяснила — вышек может быть дюжина — и цена им полушка в базарный день. Иное дело — труба.

И — кстати — эта самая труба, но уже образно — такая же непреходящая ценность в отрасли, страшно далекой от нефтяной. Угадаете? И — снова — только взметнувшиеся брови. Я радуюсь. Второй раз удивлен и обескуражен тот, кто обычно удивляет и обескураживает меня. Я о телевидении.