Лондон: биография - Питер Акройд

После Великого пожара в городе появилось растение с желтыми цветками, названное «лондонской фиалкой»: в 1667 и 1668 годах эти фиалки «росли в необычайном изобилии на руинах близ собора Св. Павла». В 1945-м их видели снова «сразу за чертой города». Это поистине цветок огня. «Монумент» — колонна, воздвигнутая на том месте, где начался Великий пожар, — имеет форму ракеты, то есть «огненного корабля»; на его вершине первоначально хотели поместить статую короля или птицы феникс, но затем решили украсить ее венцом из языков пламени, получившим название «Блейз» («пламя, яркий огонь»). Дэниел Дефо сравнил этот памятник с огромной свечой, которая горит «красивым золотым пламенем».

События пяти дней пожара нашли отражение во многих произведениях — ими вдохновлен, в частности, ряд больших поэм в антологии, озаглавленной «Лондон в языках огня, Лондон в ореоле славы». Горящая столица уподобляется по очереди Риму, Карфагену, Содому и Трое; по объятым огнем улицам шествуют античные боги вместе с Вергилием и Иезавелью, а вид пылающего Лондона вызывает в памяти авторов образы мертвых или умирающих цивилизаций далекого прошлого. Живописные изображения Великого пожара грешат той же высокопарностью, хотя первые наброски к некоторым из них явно делались с натуры. Есть и более реалистические работы — например, «Истинное и верное изображение преславного города Лондона», каким он был до осени 1666 года, принадлежащее кисти Холлара, и его же «Нынешний облик Лондона после ужасного бедствия и поражения огнем»; художник показывает, как выглядел город с южного берега реки, и развалины домов видны вплоть до самого Чипсайда. Однако из альбома «Лондон в произведениях живописи» мы узнаем, что авторы большинства полотен черпали вдохновение в образах «библейских или мифических городов, гибнущих в пламени». На двух широко известных «подражаниях Яну Гроффье-старшему» охваченные огнем башни и опускная решетка Ладгейта выглядят как врата самого ада; впрочем, тот факт, что изображения удостоился именно Ладгейт, можно объяснить и иначе, поскольку в середине XVII века прилегающий к нему район считался «кварталом художников». На этих картинах запечатлено множество сценок и эпизодов: вот женщина с протянутыми руками и перекошенным от страха лицом убегает от всепожирающего огня, вот человек со стопкой серебряных блюд на голове, вот запряженные лошадьми повозки, протискивающиеся сквозь толпу к открытым полям. Но больше всего запоминается изображенный на фоне языков пламени мужчина с ребенком на плечах: этот образ, в котором нашли свое подлинное воплощение тайны и страдания Лондона, позднее использовали в своих работах Блейк, Доре и прочие знаменитые мастера.

Из всего этого можно заключить, что Великий пожар послужил источником вдохновения отнюдь не только современным художникам. В течение более чем двух сотен лет он оставался самым впечатляющим событием XVII века. В конце XVIII века к уже имеющимся изображениям пожара добавилась версия крупнейшего лондонского театрального декоратора Филиппа Жака де Лутербурга, а в следующем столетии Великий пожар ежевечерне воссоздавался в «Суррей-гарденс».

Но сплав города и огня — не просто материал для театральных зрелищ. Паницци в середине XIX века Лондон представлялся городом, который в каком-то смысле уже сожжен. Вирджиния Вулф в своей книге «Ночь и день» описывает его как «вечно горящий»; ей казалось, что «на эти фонари никогда не опустится тьма, как не опускалась она на них сотни лет. Ужасно, что город вечно пылает в одном и том же месте». В 1880 году некий француз сравнил английскую столицу с «храмом огнепоклонников»; его товарищ по путешествию, Артур Макен, пишет так: «Все огни Лондона смутно отражались в небе, точно вдали кто-то распахнул дверцу громадной топки». Мирбо называл Лондон «таинственным, пылающим горном», а Моне в конце XIX века мечтал изобразить, как солнце «валится за дом парламента гигантским огненным шаром». На некоторых работах этого художника Лондон действительно как будто живет и дышит в атмосфере огня, и на всех зданиях и улицах словно лежит отсвет адского пламени.

В середине XIX века над ночной столицей постоянно «висело зарево, видное за многие мили»; печи для обжига кирпича, расположенные по периметру города, служили как бы огнями рампы, а огромные горы мусора внутри Лондона казались вулканами. Это был город, где «огонь неудержимо рвется наружу», а в XX столетии его стали именовать «горячим островом». Лондон не раз сравнивали с громадной печью, а в 1920-х годах В. С. Притчетт признавался, что чувствует себя так, словно его «как следует прокоптили» в недрах города. Когда огонь в конце концов вырывается из этих недр, Лондон встает перед нами грозный, почерневший и неумолимый, точно обугленный памятник вечности, отягощенный тем, что Ките называл «бременем Тайны».

После Великого пожара стало ясно, что стихию огня надо держать в узде. Моралисты называли разразившееся в ту пору двойное бедствие — чуму и пожар — Божьей карой, постигшей лондонцев за грехи и разгульный образ жизни. Однако некоторые — в их числе были Кристофер Рен и Эдмунд Галлей — выражали сомнение в том, что причину случившегося следует видеть лишь в роковой предопределенности и недовольстве Создателя. В 1660 году в Лондоне было основано Королевское общество, и его члены не преминули взяться за поиски «научных» или «объективных» факторов, повлекших за собой эти колоссальные по масштабам несчастья. Во имя разума — то бишь всего, что «просто, ясно, понятно», — лондонцы должны были сделать из пережитого выводы, которые позволили бы предотвратить подобные катастрофы в будущем. Это кажется парадоксом, но Великий пожар дал могучий толчок развитию науки. Согласно цитате из сочинения той эпохи, приведенной в сборнике «Лондон в языках огня, Лондон в ореоле славы», уже на исходе сентября 1666 года «народ повсюду снова воспрял духом и устремился мыслями к тому, как возродить старый и построить новый город». Помимо всего прочего, люди поняли, что им представилась удобная возможность покончить с «мятежным духом, богомерзкими кощунствами и нелепым сумасбродством» былых времен. Под этим можно понимать и гражданскую войну, и казнь Карла I, но ясно и другое: те предрассудки и суеверия, которые, по свидетельству Дефо, были столь широко распространены среди городских жителей в годы чумы, теперь перестали быть доминантой городской жизни. Городу предстояло сделаться новым во всех смыслах.

ПОСЛЕ ПОЖАРА

Два плана реконструкции Лондона после Великого пожара 1666 г. Первый разработан Кристофером Реном, второй — Джоном Эвелином.

Их теоретически мыслимый, гипотетический город не имел шансов выдержать натиск традиции в союзе с коммерцией, которые упрямо воссоздавали Лондон в прежнем его облике.

Глава 22

Один лондонский адрес

Великий пожар остановился на Феттер-лейн, которая на протяжении большей части своей истории была пограничной улицей. Она соединяет Флит-стрит с Холборном, и ныне вдоль этого древнего пути стоят административные здания с кондиционированием, продукт XX века, и несколько уцелевших домов XIX столетия. На отрезке Феттер-лейн, непосредственно примыкающем к Флит-стрит (у места их соединения смотрят друг на друга книжная лавка и магазин компьютерных аксессуаров), находится «Клиффордс-инн» — старейшая из юридических корпораций, известных под названием «Канцлерские инны», и некогда главное строение на этой улице. Отремонтированный и сданный под разного рода конторы, этот дом соседствует с современным рестораном «Кафе Руж», а напротив него недавно открылось питейное заведение «Хогсхед». Впрочем, юридический дух не совсем еще выветрился из этого района, так как неподалеку от «Клиффордс-инна» есть дверь с табличкой «Суд по делам техники и строительства». На этом участке Феттер-лейн всегда оживленное движение — особенно часто мелькают такси, выныривающие на Флит-стрит.

По дороге отсюда к Холборну улица раздваивается, и на восток идет переулок под названием Нью-Феттер-лейн. Старая же Феттер-лейн по-прежнему стремится на север, хотя после развилки путь ее уже не столь гладок. Вся ее восточная сторона здесь уничтожена: в долготерпеливую лондонскую землю закладываются фундаменты более высоких и массивных домов. К западу от памятника Джону Уилксу, что рядом с «Роллс-билдингс», еще можно видеть здание бывшего Государственного архива, а ближе к Холборну находятся пабы «Гадкий утенок» и «Типографский ученик». Три дома, построенные в середине XIX века, стоят точно хранители памяти о былом, и их первые этажи теперь заняты кафе и закусочными.

А откуда Феттер-лейн получила свое имя? Хорошо знавший ее Джон Стоу полагает, что она «была названа так из-за фьютеров (fewters), или бездельников, кои бродили тут во множестве, ибо дорога вела к садам». Другие, однако же, считают, что название улицы происходит от нормандского defaytor — «неплательщик, растратчик». Некоторые производят его от другого французского слова — foutre, означающего «мерзавец». Но есть и совсем иные варианты. «Феттер» может происходить от feuriers — так назывались валяльщики войлока, которые, как предполагается, населяли эту улицу в XV веке. Возможно, улица наречена именем землевладельца Витери, или Витера, который жил здесь столетием раньше. Многие знатоки древности выдвигали гипотезу, согласно которой название улицы произошло от слова fetor («дурной запах») — на первый взгляд это кажется маловероятным, так как в округе издавна зеленели сады, однако воздух могла отравлять своим присутствием вышеупомянутая публика, все эти fewters, foutres и defaytors. Еще одна догадка связывает название улицы с обращением «frater» («брат»), которое было в ходу у законников, часто посещавших эти места. Но самое простое объяснение связано с тем, что в мастерских, находившихся на этой улице, делали fetters — доспехи для тамплиеров, которые также собирались неподалеку. Впрочем, сомнения исследователей никогда не будут разрешены до конца, и этимологическая путаница в этом вопросе служит хорошей иллюстрацией того, насколько трудно, а порой и невозможно определить происхождение многих лондонских названий. Город точно пытается сохранить в тайне свои истоки. Однако, как заметил Г. К. Честертон, «самая узкая улочка отражает своими извивами и поворотами душу построившего ее человека, пускай он давно уже в могиле. Каждый кирпич несет на себе нестираемый человеческий отпечаток, подобный словам, высеченным на камнях Вавилонской башни; каждая черепица на кровле дает уму столько же пищи, как если бы она была исписана математическими формулами». С не меньшим правом можно сказать, что каждая уличная мелочь, каждая дверь помогают нам проникнуть в тайны того древнего района, наследницей которого является нынешняя Феттер-лейн.