Другое имя. Септология I-II - Юн Фоссе

разговоры… смех… приходит она… и сейчас Рождество… копченые ребрышки… лето… ее родители… дом, белый дом… молчать и писать картины… никогда не сдаваться… идти вперед… что бы они ни говорили, только вперед… темные глаза… дети… много детей… краски… дом… он сидит и пьет… дети… краски… их дом… его надо покрасить… картины… дни… вечера… не могу уснуть, а он лежит там и дрожит… трясучка… дерганье… он дрожит, и тот, что сидит, встает, а я сижу, смотрю на картину, на две пересекающиеся полосы, и вижу Аслейка, он глядит на картину и говорит: андреевский крест, андреевский крест, говорит Аслейк, подчеркнуто, с ударением, явно гордится, что знает такое выражение, потому и произносит с ударением, крестьянская гордость, андреевский крест, ох уж эта гордость, что он знает это выражение, и с картиной ничего больше не сделаешь, надо просто ее отложить, но не сейчас, может быть, я закрашу эти две полосы, может, все-таки получится хорошая картина, если крест исчезнет внутри нее, станет незрим или почти незрим, если он превратится во что-то далеко в глубине, и я встаю, подхожу к картине, снимаю ее с мольберта, опять ставлю на мольберт и думаю, что, пожалуй, все-таки не отправлю ее в штабель картин, что стоят у стены между дверью в маленькую комнату и дверью в коридор, это картины, которыми я продолжаю заниматься и которые пока не завершены, над ними висит коричневая кожаная сумка, я немного отхожу от картины и гляжу на нее, не такая уж и плохая, но покуда не художественное произведение, хотя, возможно, однажды им станет? ведь иной раз мне требуется много времени, чтобы завершить картину, если это вообще возможно, а этой чего-то недостает, но чего? и ведь так почти всегда, думаю я, а если и не всегда, то очень часто, картина почти такова, какой должна быть, я почти у цели, но не вполне, близко, очень близко, думаю я, и отправлять ее в штабель, что стоит подрамниками наружу, пока рановато, и я вижу, как тот, что сидит меж двумя койками, встает, подходит к койке второго пациента, прижимает палец к его шее, держит так некоторое время, потом подносит ладонь к его губам, щупает пульс и выходит, а мне теперь надо поскорее заснуть, не хочу я знать, который час, но меня снедает тревога, не пойму, в чем дело, но все-таки хорошо, что я снова поехал в Берген и нашел Асле, он же всегда в подпитии, трезвым не бывал вообще-то уже много лет, все эти долгие годы, хоть и твердит, что пьет только после обеда да вечером, не просыхает он, без сомнения, очень давно, думаю я, а еще думаю, что скоро встану, возьму такси и поеду в Больницу, проведаю Асле, скажу ему, что позаботился о его собаке, о Браге, а заодно, пожалуй, куплю ему что-нибудь, привезу из его квартиры что-нибудь, что ему нужно или хочется, например книжку, а потом заберу собаку у Гуро, так ведь ее звали, ту, что живет на Смалганген, она и номер дома говорила, но сейчас я не могу вспомнить, но вспомню, думаю я, ведь собаку его, Браге, мне забыть нельзя, я должен забрать ее с собой на Дюльгью, Браге-то, собака его, у нее, у той, кого я встретил, у той, что зарабатывает вышиваньем хардангерских узоров, она взяла собаку к себе, и мне нужно забрать Браге у нее, а живет она на Смалганген, 3, или, может, 5? по крайней мере, точно на Смалганген, и, наверно, уже утро, думаю я, так или иначе, я не сплю, и зайти за собакой надо вроде бы в десять, но можно зайти пораньше или попозже, так мы, кажется, договорились, я не очень хорошо помню, но живет она на Смалганген, вот это я помню точно, а сперва возьму такси, съезжу в Больницу и проведаю Асле, надо ведь предупредить его, что, пока он в Больнице, собака его, Браге, побудет у меня и ему незачем о ней беспокоиться, так я скажу, думаю я, а еще я могу привезти ему что-нибудь из его квартиры или что-нибудь купить, ведь в Больнице он вряд ли может писать маслом, зато может рисовать и делать наброски, но рисовать он не любит, так он всегда говорил, рисунок для него ничего не значит, говорил он, всегда твердил, что он живописец, а не график, для него имеет значение только живопись маслом на холсте, и всё, он не знает почему, но только живопись маслом на холсте, хотя в коричневой кожаной сумке он всегда носит с собой альбом для эскизов и карандаш и иной раз делает наброски, которые позднее могут стать картиной маслом, это мне известно, думаю я, но никак не возьму в толк, почему я так встревожен, не в состоянии уснуть и вполне могу встать, только вот зачем? что я стану делать? или, может, уже утро? и я вообще спал? или, думаю я, пребывал в полудреме и грезил или полугрезил? а поскольку эта поездка случилась внезапно, я ничего с собой не захватил, ни зубной щетки и пасты, ни тем более перемены одежды, и хотя в сумке у меня альбом для эскизов и карандаш, мне совершенно не хочется сейчас делать наброски, что набрасывать-то? и книги у меня с собой тоже нет, хотя читаю я много, в последнее время особенно Библию, то одно место, то другое, раньше я прочел всю Библию насквозь, от начала до конца, теперь же перескакиваю случайно со страницы на страницу, открываю страницу наугад и читаю, но ту библию, что лежит на гостиничном ночном столике, мне читать неохота, если уж читать, то одну из моих собственных, почему-то дело обстоит именно так, и я полагаю себя верующим, христианином, даже в католичество обратился, но что можно верить в мстительного ветхозаветного Бога, который убивал младенцев и истреблял народы, нет, этого я понять не могу, однако ж, наверно, как раз поэтому на землю и пришел Иисус Христос, как повествует Новый Завет? Он пришел на землю, дабы возвестить, что Бог уже не есть Бог отмщения, но есть Бог любви, Бог милости, дабы возвестить, что отныне Бог благословляет, а не мстит, не карает, не истребляет, что теперь Он любящий Бог для всех людей, а не только Бог Израиля, да, пожалуй что так, давний Бог отмщения покончил со своей давней жизнью, когда вместе с Иисусом Христом умер на кресте? хотя, думаю я, Бог тот же самый, просто человек долго превратно истолковывал Его волю, думаю я, и потому человеку надо было разъяснить, какова Его воля, каково Его Царствие, думаю