Шестой этаж - Лазарь Ильич Лазарев

по-иному, чем со Смирновым, - поменьше было металла в голосе и командного рыка. Твардовского побаивались. И не только потому, что он был человеком, не позволявшим наступать себе на ногу, дававшим сдачу, но и потому, что он был автором ставших уже классическими «Страны Муравии» и «Теркина», первым поэтом страны, с ним считались на самом верху, к нему явно благоволил Хрущев. Кстати, думаю, что на Старой площади были обеспокоены и перспективой наметившегося сближения «Нового мира» и «Литературной газеты» и решили не медля нанести упреждающий удар по более слабому звену - «Литературной газете».

Конечно, ввязываясь в борьбу за повышение эстетических критериев, мы в общем - кто в большей, кто в меньшей степени - отдавали себе отчет в том, что на пути, который намечен, нас поджидают серьезные опасности - вся эта пекущаяся о идейной «чистоте» рать завопит об эстетстве, о пренебрежении идейностью, партийностью. Видел эти опасности, разумеется, и Смирнов - и быть может, более отчетливо, чем мы, ведь ему непосредственно приходилось иметь дело с теми людьми, от которых зависела судьба газеты, которые командовали ею. Он, несомненно, ломал голову над тем, чем и как обеспечить благорасположение или хотя бы не враждебное отношение начальства, более или менее застраховать новый курс «Литературки». И клюнул на предложение Рябчикова организовать выездную редакцию «Литературной газеты», послать специально оборудованный железнодорожный вагон со сменяющимися бригадами писателей и журналистов - каждую, кажется, на месяц - в Сибирь и на Дальний Восток, так сказать, по маршруту заканчивавшейся тогда печатанием поэмы Твардовского «За далью - даль». «Бригадники» будут присылать материалы главным образом об увиденных по пути великих достижениях, которые станут, уверял Рябчиков, украшением «Литературки», участвовать в читательских конференциях, выступать в порядке шефства в местных газетах, по радио и телевидению. Ничего нового в этом мероприятии не было, но расчет был на то, что реанимация гремевших в годы первой пятилетки выездных редакций столичных газет будет греть сердце начальства, обеспечит «Литературке» благосклонность властей. Вояж был организован не только с широким размахом, но и с большой помпой - первую бригаду принимала Фурцева, напутствовала, благословляла...

Ничего путного из этой затеи не получилось, да и не могло получиться - время другое, задачи - и общественные, и журналистские - совсем иные. К тому же с самого начала Рябчиков пустил это дело по линии самой беззастенчивой показухи и крикливой рекламы. На присылаемых в газету материалах лежала печать неистребимого репортерского верхоглядства, почти ничего до полосы нельзя было довести. Эта верноподданническая показуха не стала укрывающей нас дымовой завесой, не вызвала, как ожидалось, у начальства горячего прилива любви к «Литературке». Начатое под барабанный бой мероприятие закончилось незаметно, без победных фанфар. Пожалуй, единственным ощутимым положительным результатом стала смена руководства отдела внутренней жизни - на место провалившегося Рябчикова пришел Радов…

Как выяснилось, в поликарповском ведомстве за нами с самого начала было установлено неусыпное наблюдение, копился материал, свидетельствующий о нашей неблагонадежности, смутьянстве, в следственное «дело» заносились даже заголовки статей и рецензий. Прошло немногим больше полугода после назначения Смирнова и четыре месяца после писательского съезда как все это газете предъявили. Неожиданно в ЦК было собрано инструктивное совещание руководителей газет, журналов, издательств, творческих союзов, на котором Поликарпов сделал доклад, посвященный нашим прегрешениям, ошибкам, преступлениям, уклонам,- торопились обломать рога, пока не окрепли, сразу же пресечь обнаружившуюся крамолу. На совещание были приглашены все члены редколлегии «Литературки», чего обычно не делалось, вела совещание сама Фурцева, курировавшая в Президиуме ЦК культуру, что подчеркивало важность мероприятия - чиновникам от идеологии все эти протокольные тонкости зрелого бюрократического уклада были, разумеется, понятны. Идейно-воспитательная порка проводилась по первому разряду.

На летучке Смирнов, очень подробно пересказывая и комментируя доклад Поликарпова, - разве можно было хоть что-нибудь упустить из столь ценных указаний,- изо всех сил пытался соединить несоединимое. С одной стороны, донести до нас, что критика была серьезной, глубокой, основательной, как и полагается партийный критике, иной она просто не может быть. С другой, представить дело в таком свете, словно бы ничего особенного, ничего страшного не произошло. Это как бы плановое профилактическое обследование нашего идеологического здоровья, и нам предстоит в соответствии с установленным диагнозом и предписаниями самых авторитетных врачей заняться некоторыми необременительными оздоровительными процедурами. Все это должно пойти нам только на пользу. Если мы несколько скорректируем наш курс, строгое, но справедливое партийное начальство широко раскроет нам свои объятия.

Сергей Сергеевич был человек искренний, он в это верил или очень хотел верить, внушал себе, заводил себя,- не зря Твардовский как-то назвал его «самовзводом». И он отталкивал от себя мысль, что все, что мы пытались делать в газете, в принципе чуждо, враждебно Поликарпову.

«Речь на совещании шла,- сообщил нам Смирнов,- главным образом о разделе литературы, и я прошу товарищей из раздела литературы прислушаться к этим замечаниям, потому что мы согласны с ними, и нет сомнений, что эти замечания правильные…»

Приклеивание политических ярлыков, проработочное рычанье, невежественные благоглупости - вот из чего состоял доклад Поликарпова, представленный в качестве точки зрения ЦК, которая, конечно, обсуждению не подлежала, а должна была служить руководством к действию. Поэтому выступление Смирнова сплошь набито раболепными «полностью согласен», «совершенно справедливые замечания», «правильно говорили» и т.п. Впрочем, я, наверное, не погрешу против истины, если скажу, что Сергей Сергеевич в своих комментариях отчасти «работал на публику». Нет, не столько на нас, угрюмо слушавших его выступление, но прежде всего на Поликарпова, который не поленится изучить стенограмму, чтобы проверить, не искажены ли в пересказе его ценные указания и в достаточной ли степени Смирнов, как писал Щедрин, «самообыскался», не уклонился ли от оздоровляющего самобичевания.

«Газета допускала (хочу обратить внимание на это повторенное Смирновым очень характерное словечко из лексикона партийных руководителей литературы - Л. Л.) на своих страницах (это совершенно естественно) высказывание различных точек зрения, тем не менее сплошь и рядом недостаточно проясняет свою собственную линию… Газета не может в дискуссии, как совершенно справедливо нам сказали, ограничиваться тем, чтобы печатать разные точки зрения, не прокладывая в дискуссии собственного русла, не ведя и не организуя эти дискуссии…»

Голосовали же мы за одного кандидата, и это называлось выборами, да еще самыми демократическими. Вот и дискутировать следовало в таком же духе.

Сергей Сергеевич продолжал:

«При всем том, что мы должны всесторонне оценивать произведение, ни в коем случае не отрывая содержание от формы, и мы в тех коренных статьях, которые были по вопросам мастерства (я имею в виду статью Исаковского, статью Твардовского), по