Влюбленный без памяти - Ксюша Левина
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
В тот день я, наверное, дала слабину. Впервые. Потому что пошла после ссоры с тобой, которая была оправдана и с твоей, и с моей стороны, и рассказала всё подружке Нике…
В тот день в моей жизни появилась фраза «Хватит позволять ему решать за тебя».
И это был первый этап того, что после я назвала «Лодка брака, разбившаяся о феминизм».
Глава 40. Сейчас
Я влюбилась в собственного мужа. И это моё наказание.
Мы сидим в кухне друг напротив друга и молчим. И всё в нём мне кажется настолько идеальным, что мысль о расставании режет сердце финским ножом. А он сидит и смотрит на меня очень внимательно, будто даже хочет наизнанку вывернуть и докопаться до самой сути.
– Неля? – будто спрашивает, я не знаю что на это отвечать.
– Почему ты сказал, что я тебя… не люблю?
– Я такого не говорил, – он очень медленно качает головой, складывает руки в замок под подбородком и продолжает свою внимательную пытку.
– Ты сказал…
– Я сказал, что ты обещала любить меня, – говорит тихо, спокойно. Я не верю, что вчера мы на этом самом столе, за которым сейчас сидим на расстоянии метра друг от друга, трахаись, как идиоты.
Трахались и смеялись, потому что столом я отбивала себе лопатки, а у Марка свело ступню. А ещё мы ножкой поцарапали паркет.
– Об… обещала. И любила…
– Любила, – кивает он, а я зажмуриваюсь, чтобы оказаться уже в домике и ничего не видеть и не слышать, а потом выдыхаю и произношу: – Я люблю тебя.
Стоит это сказать, и будто внутри прорывается какая-то плотина. Или кто-то вынимает из стока пробку, и вода начинает уходить, закручиваясь в спираль. Уходит, уходит, уходит… Я сижу и чувствую, как тело наливается эйфорией, а в кончиках пальцев покалывает.
– Ты побледнела, – Мак срывается с места, и вся его холодность рассыпается ледяной скорлупой. – Сахар? Таблетки?
Я качаю головой. Мне хорошо.
– Я люблю тебя, – повторяю тихо.
– Ты уверена, что тебе хорошо? Давай принесу глюкометр…
– Я люблю тебя, – говорю на одной ноте, не повышая голос, а Марк всё равно не слышит.
Я говорила это и раньше. Сказать – не проблема, просто не уверена, что за последние годы понимала смысл этих слов, произнося их. Кажется, что они утратили для меня смысл, превратились в десять букв и два пробела.
– Зачем ты это мне говоришь, Нель? – его вопрос не то чтобы жалобный, просто какой-то… может, печальный? Или обречённый?
– Я люблю тебя, но так как раньше – не будет.
Мой голос спокойный, а внутри взрываются один за другим вулканы. Лава льётся на города, и люди бегут, вязнут в лаве, чтобы навсегда остаться в мёртвых домах под толщей пепла. Я пока не знаю, что скажу дальше, у меня пока нет «программы мероприятия», я даже не уверена, что разобралась в нашем прошлом до конца. Мы с Марком ещё на разных полюсах. Оба на стороне “Я прав”, а нужно… сказать “Ты был/а прав/а”. Наверное.
– А как будет? Нель, то, что было вчера, неделю назад… Это всё – не мы. Это мы из две тысячи восьмого, влюблённые и сумасшедшие люди. Но это прошло, мы изменились.
– Нет, – я качаю головой.
Вот так же я его убеждала, что всё, дальше уже ничего, а он качал головой. И тут жизнь меня проучила. Сильно же я нагрешила в прошлой жизни, раз теперь такая глупая.
– Дашь мне немного… тишины? Я теперь знаю, что с ней делать… – Я сползаю со стула и встаю перед Марком на колени в такую же позу, в какой замер он.
Мы сидим и, не желая того, начинаем друг за друга цепляться, касаться кожа к коже, руки к рукам. Тела ещё не успели принять, что хозяева творят дичь, тела ещё друг от друга без ума. Между нами искрят фейерверки, а мы их не видим, не хотим, но гладим друг друга и ласкаем, а глаза смотрят отстраненно, жалобно. Просят отпустить и остановить это всё. Лбы сталкиваются, и сдерживаться становится больно. Ему больно, и мне тоже.
Я дышу глубоко, и в кожу въедается его ядовитый запах. Родной, домашний… Марк вообще весь мой дом, единственный. А я никогда не берегла ничего своего.
– Марк, пожалуйста…
У нас одна на двоих дрожь и одно на двоих желание. Ещё вчера мы бы уже сдирали друг с друга одежду. Марк бы медленно целовал мою кожу, кусал, прижимался к ней своей. Сегодня мы держимся, и это дьявольски трудно.
– Я дам тебе тишину. У тебя два дня, чтобы со всем разобраться, иди.
– Спасибо… В комнате, в спальне… мой дневник на столе. Прочитай, пожалуйста, там не до конца, там до две тысячи двенадцатого. До дня, когда мы тут с тобой впервые поругались…
– А дальше?
– А то, что дальше… мне нужно два дня. Я тебе расскажу, ладно?
– Ладно.
Я встаю и ухожу. Прощаюсь с детьми, беру самое необходимое и еду в нашу однушку. Наш первый дом. А Марк сидит всё то время, что я собираюсь, прямо посреди кухни на полу и напряжённо вслушивается в мои шаги.
* * *Два дня спустя
Дождь хреначит так, что больно от его ударов по макушке, и когда я прячусь под козырьком нашего дома, облегчённо выдыхаю. Снимаю плащ, вытряхиваю воду. И вхожу в дом.
Тихо, очень тихо. Все спят. Прошло ровно два дня и пять часов, и сейчас три часа ночи. Я иду в кухню и зачем-то открываю
