Ускоряющийся - Михаил Рашевский

Начинается всё с глубокого детства, когда даже не осознаешь, почему родители или чужие взрослые возмущаются, что взял понравившуюся вещь без спроса и не отдал. Потом тягу тащить чужое или отбивают, или внушают, что это плохо. Но далеко не всем. Да, в принципе, никому. Табу разрушить легко, всё можно оправдать ситуацией, воспитанием или генами.

Подростки любят и умеют оправдываться, но также могут уже и скрытничать. А чужого хочется ещё больше! Растёт сфера интересов, растут и амбиции. Теперь тащат и из кармана родителей, и у зазевавшегося одноклассника. На спор, на «слабо» и бравируя. Сложно в том возрасте не пойти на поводу у гормонов. В юность люди входят или с чёткой уверенностью почти правильного юноши или девушки, что «красть нехорошо, но если очень надо, то можно»; или с навязанными родителями установками «красть нельзя, но если от этого зависит твоя жизнь или жизнь близких тебе людей, то красть можно»; или с выведенным для себя законом стаи «тащи всё, что можно утащить, а кто не следит за своими вещами — сам виноват». Иными словами, кроме религиозных фанатиков никто не запрещает себе в собственном праве на грабёж.

Кто-то ограничится яблоком с соседского дерева, сорванным украдкой. Кто-то не вернёт диск с фильмом. А кто-то не остановится и перед тем, чтобы пошарить в карманах убежавших на физру одноклассников.

В дальнейшем моральные ограничения по данному вопросу растягиваются или скукоживаются до размеров собственных внутренних установок, с учётом окружения и обстоятельств. Но, повторюсь, тащат все. Мало кто просто в этом признаётся. Зато при уличении имеет список в несколько пунктов, оправдывающих проступок.

Дима был трус, да, но, как и каждый мальчишка, уже успел там-сям «отличиться» на воровской дорожке. Никому ничего не доказал, нигде на спор ничего не выиграл (наоборот, все случаи «на слабо» оканчивались больными фиаско), ни в чём не утвердился. Скорее, наоборот, принял за негласное правило то, что чужое — это чужое, брать без спросу нельзя, красть вообще — плохо. И больно. Но придёт время — и я им отомщу!

Вот оно и пришло, то время. У него появились новые способности, и главная из них — невидимость для окружающих. Первая мысль, которая возникла тогда — безнаказанность! Я могу чудить, шалить, но никто этого не заметит! Наравне с подглядыванием под юбки пришла и «более криминальная» мысль: «я могу брать что угодно у кого угодно — и никто не узнает, что это взял я». Эта мысль опьяняла, она была такой нереальной, что хотелось иногда её овеществлять, чтобы просто понять: это правда! Бутылка коньяка из кабинета шефа (правда, вернул). Зачем-то маникюрный набор у одной из менеджерш, который из природной вредности подбросил на видное место к Ирэн. Зачем-то туалетную бумагу из женского туалета (наверное, опять подспудно подкармливая глумливую мыслишку о пакости той, что не раз на нём ездила). Дальше шалости выплеснулись наружу. Еда из киосков фастфудов, детали для защиты «суперкостюма» со стройки, кровь расчленяемой свиньи… Наконец, одиночно — одежду, строительные перчатки, велосипед и скейтборды. Ну, положим, велосипед он брал просто «на поездить», дабы убедиться, что на нём ездить в ускорении просто невозможно. Потом пригнал обратно, изрядно обшарпанный и побитый. Но вернул же! А вот скейты и, больше всего, роликовые коньки — крал уже по продуманной схеме.

Воровство переросло в рутину, а оправдания ему уже не казались оправданиями. Нет, это было просто объяснение.

Сначала оно звучало так: «Прошу прощения, люди! Я ведь только учусь быть суперменом. Вот погодите чуток, и я спасу не одну жизнь. Может, именно вашу. Так стоит ли то, чего я беру, вашей жизни? Ведь не стоит, правда? Тогда я возьму?»

Потом внутреннее объяснение, с которым Дима шёл на, по сути, преступление, звучало в голове так: «Эй, люди, да ладно вам! Я ведь беру не много. Мог бы много, а не беру. Цените это! Поверьте, те малые крохи, что я «экспроприирую», я уже отработал, и с лихвой. Так что… отзыньте!»

Вот так менялось внутреннее отношение к преступлениям. Вседозволенность портила.

Первые его кражи были полны абсурда, неразберихи и паники. Ему казалось, что все покупатели, даром, что в ускоренном состоянии казались застывшими, смотрят именно на него, знают, где он и уж непременно осуждают то, что он собирается сделать. Ему казалось, что все камеры в супермаркете направлены непосредственно на него, а охранники перекрыли все входы и выходы, уже нацелив газовые пистолеты на то место, где он непременно будет идти. Перемещался по магазину он крайне осторожно и чуть ли не ползком, скрываясь от траекторий камер слежения. Добраться до них не представлялось возможным: крепились, как правило, они на нижних балках ферм покрытия, расположенных так высоко, что ни на какой стремянке не долезть. А пока залезешь при помощи верёвки и такой-то матери на эту самую балку, может пройти столько времени, что смогут заметить. Нет, конечно, можно было, например, остаться в маркете на ночь, спокойно стырить понравившуюся вещь, а потом воспользоваться оплошностью охраны или просто выйти вместе с обходом периметра наружу — и поминай как звали. Однажды он так и сделал. Дима не знал тогда, что такое датчики движения и почему в большом помещении маркета долгое время не появлялся охранник. А потом, когда он неспешно подошёл к стойке роликовых коньков, чтобы, не напрягаясь, выбрать себе подходящую пару — понеслось. Нарастающий вой, закрутившиеся разноцветные лампочки, галопом мчащиеся к месту преступления охранники. Дима струхнул. Запаниковал. Ускорился до максимума — и рванул с территории спортивной части маркета, мимо ворот и гибких пологов, оградивших закрытые магазины, мимо манекенов и пустых лавочек. В страхе, что сейчас его настигнут и повяжут — это при таком-то ускорении! — он метался по первому этажу, натыкаясь всё больше на тупики и запертые двери. Такой знакомый супермаркет вечером превратился в стеклянный лабиринт. Наконец, когда он, отчаявшись, уже намеревался подхватить стул из-за конторки какой-то мелкой фирмы — и его металлическими ножками попытаться разбить витрину, увидел-таки спасенье в виде открывающейся двери в комнату подсобки. Дождавшись, пока уборщик выйдет в коридор, Дима рванул на прорыв. Какие-то помещения, зады продуктового маркета, открытая рампа и разгружаемые грузовики. Но главное — свобода! С тех пор он зарёкся оставаться в маркетах на ночь.

Потом он неоднократно экспериментировал, вырабатывая оптимальную схему кражи. Сводилось-то всё к банальному и простому: войти в маркет, выбрать нужную вещь или нужный размер оборудования и снаряжения, взять и выйти. Всё. Однако теперь он не действовал наобум. За день до «дела» он, не привлекая ничем к себе внимания, посещал выбранный к «акции» магазин, всегда — новый. Там он подыскивал нужную вещь. Не покупая ничего, уходил. На следующий день, а обычно — раннее утро, когда магазин только открывался и не было наплыва покупателей, он входил в тот же магазин, но уже в ускорении. Максимально скрыв лицо, в перчатках, он целенаправленно направлялся к интересующей его вещи, кусачками откусывал защитные брелоки, прятал вещь в фольгированную сумку и так же быстро удалялся.