Дорога через миры (сборник фантастических рассказов) - Иван Мроев

— Контакт, — спокойно ответила мне ветошь. — А там посмотрим.

Иван Мроев. Домой…

— Мяувуу!..

Пересмешник с неохотой оторвался от монитора и посмотрел в сторону кухни. Гульнара, как и полагается всякой уважающей себя кошке, требовала регулярного питания, независимо от всех перипетий научной жизни хозяина.

Пришлось идти насыпать корм.

Придирчиво следя за действиями Пересмешника, Гульнара со вкусом облизывалась. Облизывалась не столько от предвкушения ужина, надо признать, неплохого, сколько от осознания честно выполненной работы. Целых 0,0008 галактических секунды, почти два года по местному времени! Каторжная работа в изменённом теле… Благо одна из разновидностей комнатных животных землян — кошки — почти неотличима от её расы.

Зато закончен проект. Последний. Собран огромный методический материал, который весьма поможет в контакте с землянами. Ну и, разумеется, её карьере социопсихолога.

С довольным урчанием Гульнара — может, оставить это имя, как экзотический псевдоним? — принялась за еду. Ни одна мохнатая лапа не посмеет набиваться в «соавторы» диссертационных изданий, мотивируя «помощью при защите и публикации».

Ха!

Пусть поработают в модулированном теле, без благ цивилизации. Перенося прививки и спасаясь от диких — до конца жизни сниться будут — монстров, именуемых аборигенами «собаки». Бррр.

Хотя в глубине души Гульнара хорошо понимала, что любой коллега, не задумываясь, отдаст три лапы из четырех, лишь бы оказаться на её месте. Изучать разумных приматов в естественной среде обитания! Да ещё на начальных стадиях цивилизации!

Душу продать можно.

Если только Дьявола заинтересует душа инопланетного разведчика. Кстати, одно только человеческое понятие религии сводит с ума уже которое поколение психологов, социологов и философов её родного мира. А также маниакальная предрасположенность к военным технологиям.

Любое открытие могут пустить на стезю смерти. Кто-то из землян пошутил, мол, самое убедительное доказательство существования инопланетного Разума — это то, что до сих пор никто не вышел на Контакт.

Знал бы, остряк, насколько в точку попал.

Люди оказались единственной разумной расой, вышедшей в космос. Поиск продолжался, но пока безрезультатно. А с этими местными братьями по разуму не знали, что делать. При их агрессивности выпустить в космос — война. Рано или поздно.

Вся надежда оставалась на разведку и социопсихологов. Вопрос о том, стоит ли напасть первыми, даже не рассматривался. Младших братьев не убивают. И снова оказаться в одиночестве не хотелось.

Гульнара, закончив трапезу, гордо прошествовала на излюбленное кресло, из которого удобно следить и за монитором компьютера, и за комнатой.

Единственным камнем на душе оставался Пересмешник.

Землянин тоже работал над диссертацией. Вот уж кого, не раздумывая, в соавторы! Острый ум, потрясающая интуиция. С его помощью собрана и систематизирована львиная доля материалов.

Было стыдно. Ужасно стыдно. В диссертации не напишешь об участии землянина — на смех подымут. И Пересмешнику ни слова — с разведки станется провести ликвидацию. Гульнара чуть не зашипела от возмущения. Разведка боится землян до жути.

Ну и черти с ними, с перестраховщиками.

Гульнара уже знала, как провести Контакт. Земляне не так ужасны, как считается. Да — маньяки, да — фанатики. Но Контакт провести можно. И… она… знаает… как… Ффрр..

Пересмешник прорабатывал диссертацию и посматривал на Гульнару. Пушистый зверёк засыпал буквально на глазах. Всё-таки хорошее снотворное продали в клинике. Пересмешник не знал, как Гульнара отреагирует на перелёт, а оставлять её здесь не хотелось. К кошечке он привязался сверх меры.

Переложив Гульнару в корзину с крышкой, он подхватил заранее сложенный рюкзак и направился к выходу. На дворе стояла весенняя ночь. Звёзды крупными алмазами усеяли небо, хотелось дышать полной грудью, и совершенно не хотелось уходить.

Из темноты вынырнула тёмная фигура в плаще. Свет качнувшегося фонаря выхватил до жути знакомое лицо. Пересмешник усмехнулся: это самое лицо он брил по утрам, оно подмигивало ему из зеркал долгих три года.

А теперь оно будет подмигивать его заместителю.

— Ну как? Рад? — спросило собственное лицо чуть хрипловатым голосом.

И подмигнуло.

— Да как сказать? — пожал плечами Пересмешник. — Привык я уже здесь. И домой охота, но и здесь друзья появились. Интернет-соединения установили?

— Угу. Сможешь связываться, не выходя из дома. Давно было пора тебя забрать, дипломатический корпус службу безопасности на уши ставит, твоего доклада ждут. Я здесь за три дня всё сверну. Обеспечу легенду: может, ещё понадобишься.

— Ничего, я теперь знаю, как всё провернуть. До встречи.

Два одинаковых лица подмигнули друг другу и рассмеялись.

Пересмешник проводил взглядом фигуру в пальто и поспешил дальше. Март выдался холодный, а до космошлюпки надо идти почти километр.

Всё-таки зря волнуется служба безопасности. Контакт он провести сумеет.

Младшие братья — земляне — не такие уж и дети.

Лидия Рыбакова. Луканькин хвост

Давно было. В детстве.

Когда в доме что-нибудь по мелочи терялось — а случалось такое нередко: дом был открытый, шумный и несколько перенаселённый! — бабушка откладывала в сторону вечное вязание, поднимала очки на лоб, и самым ласковым, просительным тоном говорила:

— Луканька, Луканюшка! Взял, повалял, пора и честь знать. Ты поиграй-поиграй, да и обратно отдай!

И мама тут поддакивала, хотя душевное согласие приключалось между главными женщинами нашей семьи нечасто:

— Луканька хвостом прикрыл. Вернёт, куда денется!

И когда вещица непременно, через несколько дней или недель, отыскивалась где-нибудь в не совсем привычном уголке квартиры — обе радостно вздыхали:

— Ну, я ж говорила!

Мы же, с братом Серёнькой, старше меня на годок, не переставали гадать: что же это за такой-этакий Луканька, и какой-такой у него хвост? Весь вечер, бывало, обсуждаем, пока не заснём.

Спрашивали, конечно, у взрослых. Но отец вечно пропадал на работе, мама отмахивалась, бабушка ограничивалась тем, что напускала таинственный вид, а дед твёрдо и начальственно сообщал, что ответственно, мол, заявляет: нет в нашей квартире ни единого Луканьки, и не было сроду. Мы есть! Соседи есть! Даже кот соседский, пакостливый рыжий Борман — и тот есть! А вот Луканек нету, и в ЖЭКе они не числятся.

Спрашивали мы и во дворе, у ребятишек — товарищей по играм, даже у продавщицы, торгующей молоком из бочки, здоровенной тёти Маши по прозвищу «бульдозер», но никто — ничего. Как языки проглотили!

Так что нам с Серёней оставалось только самим искать и надеяться.

Что только мы не делали. Бусы по полу рассыпали. Карандаши под столом раскладывали. Исчезало! Но поймать неуловимого Луканьку не удавалось. Не иначе, как он всё находил и прятал, пока мы пребывали в детском саду.

Там, кстати, мы спрашивали тоже. У воспитательниц и нянечек. Но опять же — бестолку.

Однажды во время общей игры одна из девочек — не помню даже, как её звали, только и осталось от образа, что была беленькая и всегда красовалась большим красным бантом на стриженой кудрявой голове — вдруг легла на пол и говорит:

— Живот у меня чешется! И голова болит! Не буду играть!

Все засмеялись и стали кричать:

— Уже прошло, вставай! Мы тебя полечили!

Но она заплакала и не встала. И кто-то побежал за воспитательницей.

Та пришла, посмотрела, ахнула… потом всем поставили градусники, а вечером нашим родителям объявили: в группе карантин. Ветрянка!

Мы с Серёжей заболели тоже. Он ничего, бегал даже, когда мама не видела. У нас с этим просто было: квартира сталинского дома обширная, по коридору мы с соседскими детишками иногда вместе на велосипедах раскатывали, — так что, когда мама отправлялась на кухню, то чем мы там, в детской, занимаемся, она могла только догадываться. А у меня температура поднялась такая, что белый потолок временами казался то красным, то чёрным. И стенки комнаты качались. К счастью, сон одолевал, плотный, без сновидений. После него голова хоть и болела, а всё ж таки было как-то несколько полегче, и сил прибавлялось. Но в себя я приходила ненадолго и неожиданно. Так что рядом чаще всего никого не оказывалось.

Никого — из своих.

Зато очень часто я видела маленького, покрытого плотным зеленовато-оливковым мехом, симпатяшку. Его личико, не больше половинки скорлупы грецкого ореха, напоминало лицо артистки, игравшей Кота в сапогах в любимом нами детском фильме. Нет, не то, чтобы сильно. А просто оно было кругленьким и смахивало одновременно и на смуглую физиономию хитренького старичка, и на кошачью мордочку. Глаза же, скорее, как у небольшой птички — чёрные, очень блестящие и живые. Тельце существа выглядело плотным, конечностей — четыре, плюс роскошный пушистый беличий хвост. Ручки и ножки тоже были покрыты мехом, но заканчивались вполне людскими розовато-коричневыми кистями и ступнями — только малюсенькими, меньше, чем у моих кукол. Он часто сидел, очень по-человечески вытянув вперёд мохнатые ножки, у меня на одеяле, и на его личике выражалось сочувствие и беспокойство. Когда мне хотелось пить, он вставал на четвереньки и ловко, как бурундук или кошка, перескакивал на тумбочку возле кровати. Там стоял стакан с питьём, оставленный мамой. Симпатяшка опускал в воду руки по самые плечи и прыгал назад. Смачивал мокрым мехом мне губы и лоб, а потом сидел и махал ручками, пока не высохнут. Забавный толстенький гномик.