Невеста императора - Елена Арсеньева

«Не холодно же ей? – удивился князь Федор. – Босая, почти раздетая – в такую стужу!»

Он перекрестился, но женщина не исчезла – продолжала свой путь. Ее темные глаза странно мерцали, искры лунного серебра вспыхивали и гасли в них… Тонкая, недлинная коса была перекинута на грудь, и женщина левой рукою безотчетно перебирала полураспустившиеся пряди.

Она прошла мимо влипшего в стену князя, верно, не заметив его, и, остановившись у двери, зашарила по ней, слабо толкнулась…

Князь Федор враз вышел из оцепенения. Да ведь ночная гостья норовит войти в ту самую комнатушку, где предается запретным ласкам… кто? В том-то и дело!

Как же быть? Как остановить ее?

Женщина сильно толкнула дверь. В тот же миг князь прыгнул вперед, схватил незнакомку за руку. Она замерла, качнулась – и рухнула на князя Федора так внезапно, что он едва успел подхватить ее, но не устоял на ногах – и оба они с шумом ввалились в приотворившуюся дверь.

Ванька Долгоруков громко выругался. Из вороха одеял и подушек выросла темная всклокоченная голова царя, а рядом с ним – другая, женская. В слабом мерцании свечи князь Федор увидел толстощекое лицо, яркие испуганные глаза, вспухший от поцелуев рот… и этот рот вдруг пискляво выкрикнул:

– Боженька милостивенький! Да это ж боярышня!

Проворно оттолкнув любовника, распутница выскочила из постели, одернула задравшуюся рубашонку и опрометью кинулась к князю Федору, который стоял столбом, придерживая незнакомку, тяжело, бесчувственно висевшую в его руках.

Иван в ужасе воззрился на брата:

– Где ты ее взял?

Тот пожал плечами, но при этом движении тело девушки начало вовсе сползать на пол, и он перехватил руки. Голова ее улеглась на его плечо, рубаха на груди разошлась, и князь Федор в порыве невольной деликатности прикрыл ее полой своего полушубка, чтобы скрыть от жадных Ванькиных глаз.

Петр, неуклюже путаясь слишком длинными руками и ногами в одеяле, кое-как слез с постели и тоже подошел, вытаращился на девушку еще хмельными от неудовлетворенной похоти глазами.

– Штаны надел бы, ваше величество! – буркнул Иван и, отвернувшись от засуетившегося государя, грозно надвинулся на хозяйку комнатушки:

– Быстро говори, Аниська: кто это? Почему здесь? Шпионила за нами? Пришла на царя поглазеть? Ты ей разболтала?! – Да ты в уме? – ни чуточки не испугалась, только безмерно удивилась та. – Что ж мне, жить надоело – о таком-то болтать?! Да и пятьдесят тысяч рублей, что мне посулили, на дороге не валяются. Да за такие деньги я сама себе язык отъем!

– Уж точно! – усмехнулся Иван, смягчаясь.

«Пятьдесят тысяч рублей! – так и ахнул князь Федор. – Щедр государь всея Руси, ну щедр!..»

– А эту… – небрежно махнула Аниська. – Об этой не заботьтесь. Это боярышня наша – ночеходка. Ну, бродит во сне, слыхали про таких? Порченая, одно сло-во. Господин-то наш лекарей иноземных важивал, важивал – никакого проку. Говорят: замуж выйдет, тогда, может, исцелится, а пока девка – будет шастать. У нас уж все привыкли к ней. Беда раньше была: со свечой ходила. Два раза чуть пожаров не наделала! А теперь нянька следит, лучинки, свечки все на ночь прячет.

– Где ж та нянька, которая за ней следит? – сердито спросил уже застегнувшийся и даже пригладивший волосы Петр.

– Сейчас увидишь! – раздался мужской голос, и царь, Долгоруковы и Аниська, враз оборотясь, узрели в распахнутых дверях два направленных на них фузейных дула.

– Барин! – выдохнула Аниська чуть слышно и вдруг исчезла. Не сразу догадался ошеломленный Федор, что проворная бабенка стремительно рухнула вошедшему в ноги и теперь истово лобызала его валенки, воздев кверху сдобный зад, туго обтянутый рубахою. – Барин! Батюшка! Умилостивись! Я ни в чем не повинная! Высокие господа сами заявились, по огороду прокрались, дверку снесли… я спала, безвинная, безумышленная…

– Полно врать! – рыкнул на Аниську незнакомец. Видно его по-прежнему не было, однако, судя по голосу, был богатырь не маленький, да и чтобы враз обе фузеи удержать, силушка требовалась особенная.

– Безвинная, глядите! Цветик полевой, нетронутый! Что ж, я первый день тебя знаю? По очереди али все вместе они, – дула угрожающе описали круг, указывая на мужчин, – твою перинку взбивали? Делвь утлая, сосуд скудельный [53], гноище всеобщее! И что это вы замыслили, дерзобесные?! Дочку мою единственную во грех вовлечь? Насилкою взять, да на той же постели изгнусить, где непотребную Аниську валяли? Да, вовремя, знать, пробудился я нынче ночью! Вот, думаю, ноет ретивое – что да почему? Как там, думаю, Анна – спит ли, мирячит [54] ли? Вдруг – чу! Голоса! И вот… что вижу, что вижу я! Ну, господа хорошие, наступил ваш смертный час!

Голос угрожающе возвысился, и князь Федор по-нял, что надо немедля открыть их инкогнито, не то прямо вот сейчас будет содеяно непоправимое! Но Иван, верно, подумавший о том же, опередил его.

– Экой ты скорый, боярин Илья Алексеич! – проговорил он так спокойно-насмешливо, как будто бы не под прицелом стоял, а сам держал незнакомца на мушке. – Аль бельмы с вечера залил, что ничто не разбираешь? Не темно ли тут, впрочем? Аниська, засвети-ка еще свечей.

Аниська, сызнова чмокнув барскую обувку, на коленях поползла по затоптанному полу; кое-как, роняя свечки и причитывая, засветила дрожащие огоньки.

Сумрак в комнате несколько рассеялся, лица присутствующих сделались видны, и Федор отчетливо расслышал, как хозяин дома трижды громко, трудно сглотнул, словно подавившись: верно, узнал своих ночных гостей!

– Вот так-то, господин ласковый! – с укором промолвил Иван, уже вполне обретший душевное равновесие и перешедший к наилучшей оборонительной тактике: наступлению. – Тут не лаяться надобно, а в нож-ки падать и прощенья у государя просить за твои словеса дерзновенные!

Дула дрогнули.

– Да я бы… да мы бы… – прорыдал перепуганный хозяин. – Мы бы в ножки – с нашим удовольствием, дак ведь ружьишки-то… ружьишки-то куда?

– А ружьишки я подержу, так и быть, – утешил Иван, храбро вынимая из оцепеневших рук одну и другую фузейки и отступая в сторону, чтобы в комнатку мог ввалиться огромный детина (голос и впрямь был по стати!) и прямо с порога, по-старинному, кувыркнулся на колени пред Петром, который уже вполне оправился от страха и стоял, как петушок, – несколько поизмятый и потрепанный, однако по обычаю гоношась.

– Ваше царское величество… батюшка… – бия лбом в пол, бормотал хозяин. – Не велите казнить, велите миловать! Не узнал, вот как бог свят, не узнал спервоначалу ни вас, ни князя Ивана Алексеича. А этот господин кто ж таков? – Он робко обратил взор к Федору, который так и стоял, прижимая к себе, будто нанятый, бесчувственную девицу, безотчетно кутая ее полой своего полушубка. – Как будто я его не знаю?