Майада. Дочь Ирака - Джин Сэссон

Наши сердца переполняла радость. Устав ликовать, мы с детьми умылись и подготовились к молитве. Мы встали лицом к Мекке и поблагодарили Бога за то, что он положил конец кошмару, в котором долго жила наша страна.

После молитвы я рассказала Фей и Али о том моменте, когда я поняла, что начинается нечто ужасное. Тогда мне было всего тринадцать лет. Тогда произошла баасистская революция (это случилось в 1968 году). Отец был еще жив, и мы оставались в Багдаде. Один из ближайших друзей отца, Хаки аль-Березенчи, иракский курд, который в то время являлся послом в Индии, пришел к нам на ужин. Стоял теплый июльский вечер, и мы сидели в саду, любуясь Тигром. Взрослые говорили только о политике, ведь недавно партия «Баас» совершила революцию. Отец страшно беспокоился об Ираке и его гражданах, но Хаки успокаивал его:

— Не волнуйся, Низар, это всего лишь волчья свадьба. Революция закончится быстрее, чем длится случка у животных.

При всем уважении к Хаки волчья свадьба превратилась в долгий, бурный тридцатипятилетний брак, и злобный зверь схватил иракский народ за горло.

Самара, я так счастлива, что мне даже стыдно, ведь я знаю, что многие иракцы в борьбе за свободу претерпели большие лишения. Нам самым жестоким образом напомнили о том, что свобода достается дорого.

Не проходит и дня, чтобы я не вспомнила твое прекрасное лицо, а также лица других женщин-теней из камеры 52 тюрьмы Баладият. Теперь, в Аммане, когда я каждое утро выхожу из дома, я замедляю шаг, внимательно разглядывая продавщиц уличных киосков. Удалось ли тебе спастись? Сумела ли ты сбежать в Амман и заняться продажей сигарет, что некогда приносило тебе большую прибыль? Не раз мое сердце замирало от надежды, и я неслась вперед, чтобы обнять женщину с черными волосами, в которых пробивалась седина, — с такими волосами, как у тебя. На секунду меня охватывала уверенность, что ты спаслась из Баладият. Но до сих пор меня ждало только разочарование.

Где ты? Празднуешь ли освобождение Ирака со своей семьей? Или заплатила жизнью за свободу, которой я наслаждаюсь? А может, мучители убили тебя в Баладият задолго до того, как началась война? И где сейчас все остальные женщины-тени? Кто из них выжил? Кто погиб? Эти вопросы денно и нощно не дают мне покоя.

Как ты, наверное, догадалась, сейчас я с Фей и Али живу в Иордании. Я пишу это письмо, сидя на просторной террасе дома в Аммане. Я люблю здесь бывать, потому что отсюда могу смотреть на восток, где простирается Ирак. Мы живем в Джаббал-Амман, недалеко от пятого кольца, если тебе это что-нибудь говорит. Слева я вижу туманный контур дороги, ведущей к Ираку, а справа — дорогу, которая идет в Иерусалим. Наш дом окружает множество зданий и вилл — прекрасные здания из белого камня с красными покатыми крышами. Этот мир создан из солнечного света, деревьев и чудесных домов. Когда спускаются сумерки, на небе появляются миллион ярких звезд, а улицы Аммана искрятся огнями.

Тебе бы понравилось сидеть со мной на балконе, Самара. После Баладият это место кажется раем.

На террасе стоят четыре белых стула, круглый стол и скамья. Ее окружают прекрасные цветущие растения — красные, розовые, желтые. Они наполняют воздух изысканным ароматом. Пестрые цветы свисают и сбоку от балкона, привлекая шаловливых бабочек и трудолюбивых пчел. Мы с детьми часто едим на террасе, глядим на небо, висящее над Ираком, и говорим о давно ушедших днях, когда жизнь в Ираке означала солнечные дни на берегу прекрасного Тигра, прогулки по зеленым садам и счастливую жизнь.

Иногда мы приносим на террасу телевизор и смотрим фильм по видео. Если стоит теплая погода, то Али, которому уже исполнилось семнадцать, ночует на улице.

Теперь ты знаешь, что нам удалось избежать того, чего я боялась больше всего. Моих детей не арестовали. Им не причинили физического вреда. И я каждый раз, когда молюсь, благодарю за это Бога.

Как обычно, мать спасла положение. Это она добилась, чтобы меня выпустили из Баладият.

Я говорила, что она знает всех мало-мальски влиятельных людей в Ираке. К счастью, у нее сохранился номер телефона человека, который возглавлял администрацию президента. Я говорю о генерале, докторе наук Абиде Махмуде аль-Тикрити: он разговаривает со всеми, кто звонит Саддаму, прежде чем адресовать звонок президенту. Знакомые называют его доктор Абид Хмуд.

Мама познакомилась с ним много лет назад. Он пригласил ее на защиту кандидатской диссертации. Когда Абид Хмуд получил степень, то предложил моей матери звонить ему, если ей что-то понадобится. Что угодно, заверил он. Она так и сделала. И он помог ей, как обещал.

Наведя справки, доктор Абид рассказал матери, почему меня арестовали. По всей видимости, кто-то в Багдаде напечатал антиправительственные листовки. Полицейские понятия не имели, откуда они взялись, и потому они арестовали владельцев всех печатных мастерских в округе. Их не волновало, виновны они или нет. Боюсь, из десяти арестованных освободили только меня, хотя, скорее всего, все мы были невиновны.

Доктор Абид передал матери, что разговаривал с Саддамом и тот согласился подписать документы, разрешающие временное освобождение, но потребовал, чтобы моя мать дала слово, что я не попытаюсь сбежать из Ирака. Если бы следователи обнаружили, что листовки печатали на моей технике, меня бы вызвали на допрос, чтобы найти истинного виновника. Дело касалось государственной безопасности, и Саддам хотел довести его до конца. Впрочем, он верил, что я не имею к нему никакого отношения.

Я никогда не слышала, чтобы мать лгала, ни разу. Но когда она встала перед страшным выбором, то не задумалась ни на секунду. Она дала Саддаму слово, заявив, что в моих венах течет кровь отца, и я никогда не преступлю закон. Мама убедила доктора Абида, что если я попытаюсь сбежать из Ирака до окончания расследования, она больше не станет мне помогать.

К сожалению, никто в Баладият не знал, что Саддам и администрация президента уже приняли решение о моем освобождении, — вплоть до того дня, когда меня повели пытать. Если бы это случилось раньше, я бы избежала ужасного и мучительного переживания. Как только приказ был получен, надзиратели просто забыли обо мне, пока в документах не появились все нужные подписи. Так что ты с первой минуты была права, Самара: если бы чиновники в Баладият не знали, что я скоро выйду на свободу, меня бы пытали каждый день.

Как только в тюрьме проведали об этом, меня начали шантажировать. Когда этот негодяй Мамун увидел документы, в которых говорилось, что с меня сняты обвинения, он тут же поспешил ко мне домой. Он убедил детей, что гарантирует мое освобождение, если ему дадут пятьсот долларов. Они стали судорожно искать деньги: им помог дедушка, отец Салама. Мамун получил взятку.

К счастью, детям помогали прознавшие о нашем несчастье соседи. Фей рассказывала, что люди подходили вечером к дому, чтобы просунуть под стеклянную входную дверь набитые купюрами неподписанные конверты.

По пути домой Мамун предупредил, что я не должна уезжать, пока он не придет и не объяснит, что делать дальше. Я понятия не имела, что он намеревается неделями запугивать и шантажировать мою семью. Он ежедневно приходил ко мне домой, чтобы потребовать деньги за разные «услуги». Он грозил, что меня скоро арестуют, если я не буду «смазывать винтики». Когда он узнал от отца моих детей, что я планирую покинуть Ирак, то предупредил, что мое имя будет занесено в «черный список» бывших узников тюрьмы, которым запрещено уезжать из страны. Этот документ передают во все правительственные учреждения и посылают таможенникам и полиции.

Чтобы задобрить его и помешать донести на меня властям, мне пришлось продать все картины, которые висели у меня в доме, и занять денег у знакомых. Но в последнюю минуту он придумал новый план и удерживал Фей, требуя выкуп в 50 тысяч долларов! Позже я вернусь к этой печальной истории.

Я рада сообщить, что в штате тюрьмы Баладият трудится по крайней мере один добрый человек. Молодой врач Хади Хамид все-таки позвонил по номеру, который я написала на черном пластиковом покрывале.

Я задержалась в Багдаде не только потому, что хотела оградить от опасности своих детей. Я должна была позвонить семьям женщин-теней и последний раз навестить могилу отца.

Первый день после возвращения из Баладият я потратила на то, чтобы успокоить сына и дочь.

На второй день я попыталась связаться с родственниками женщин-теней.

На третий день отправилась к могиле отца.

Самара, я учла твое предупреждение о том, что телефоны в домах заключенных прослушиваются. Мой телефон, скорее всего, также находился в списке тайной полиции, и потому я пошла в единственное место в Багдаде, в котором, как гордо заявляют его владельцы, есть таксофон. Я имею в виду старый клуб «Альвия». Он расположен рядом с гостиницами «Шератон» и «Меридиан» на площади Аль-Фирдус. Его в 1924 году основали англичане. В те дни иракцев туда редко пускали. Конечно, Джафар, Нури и Сати относились к редким исключениям. И поскольку члены моей семьи были первыми почетными гостями этого заведения, я также не раз там присутствовала.