Найти Эдем (Сборник) - Алексей Корепанов

— Именно! Именно! — От громких возгласов Павла Длинный Николай очнулся и сразу же потянулся за кружкой. Авдий и Вацлав уже перешли на водку, принесенную легконогой Ириной. — Мы на десять голов ниже основателей, но почему? Чем мы от них отличаемся? Почему медленно вымираем?

Седой Даниил придвинулся вплотную к Павлу, покосился на потерявших всякий интерес к разговору Николая, Авдия и Вацлава (исчезновение интереса Павел почувствовал, потому что фон изменился) и прошептал, почти касаясь его уха гладким подбородком:

— Наверное, все дело в том, что Создатель сотворил Лесную Страну совсем другой. Именно такой, как она изображена в книгах. А потом изменил свой замысел и сегодня мы имеем то, что имеем. Почему он это сделал и зачем мы идем туда, куда идем — знает только он, а нам знать не дано. Даже Посвященным. Даже Стражам.

Седой Даниил откачнулся и вновь превратился в столб. У Павла мурашки побежали по спине, он уловил отчужденность этого худощавого девяностолетнего мужчины, который лет через двадцать-тридцать успокоится на городском кладбище и не доживет до того, до чего имеет шансы дожить он, Павел: до заброшенных городов, которые будут слепо глядеть внутрь себя стеклами окон пустых домов, до рухнувших в воду мостов, выброшенных на берег паромов, сгнивших деревянных дорог, заросших лесной травой. Такова воля Создателя… Но почему именно такова воля Создателя? И есть ли она эта воля? Может быть, дело здесь в людях, а не в Создателе?..

На этот вопрос у Павла не было ответа.

Может быть, Седой Даниил и прав, думал Павел, и действительно Создатель сотворил мир совсем другим, таким, как его видели основатели, а потом почему-то переменил свой замысел. Подобная история о сотворении, только в искаженном виде, изложена в сказочной Библии, книге, написанной, возможно, одним из предков-основателей по имени Моисей, хотя Библия все-таки не более, чем сказка. Может быть. Тогда получают хоть какое-то объяснение эти видения, вот уже три года посещающие его после ночи, проведенной у Странного Озера… Оцепенение — и видения, именно видения, а не сны, ведь во сне можно увидеть, пусть даже преломленно, как сквозь плохое стекло, только то, что когда-то пережил, почувствовал, ощутил сам но как может присниться то, чему нет никакого подобия в Лесной Стране, чего не читал в книгах и не видел на рисунках? Если согласиться с точкой зрения Даниила — тогда хоть что-то прояснится. Он, Павел, приобрел способность видеть то, что видели когда-то его предки-основатели в том, первом варианте мира, измененном потом Создателем по неведомой людям причине, а может быть и вовсе без причин. Просто, действительно, такова была его воля…

Павел покосился на застывшего собеседника. Может быть, Седой Даниил поймет и другое? То, что ему, Павлу, пришло в голову давним дождливым вечером в родительском доме, в маленькой комнате с книгами и медвежьей шкурой — подарком Колдуна в честь невероятного исцеления. То, от чего тогда перехватило дыхание и похолодело внутри. То, что потом хоть и не перестало казаться нелепостью, потому что искажало незыблемое учение о Создателе Мира, но непрерывно цепляло, задевало душу, словно заноза, словно венец из терна, возложенный на голову сказочного страдальца Иисуса. То, что хоть и считал он сказкой, но сказкой очень заманчивой…

— Даниил, — тихо позвал Павел.

Мужчина с длинными седыми волосами взглянул на него внимательными серыми глазами, словно ждал, когда сквозь гомон и звон кружек, сквозь цокот быстрых каблучков, нестройное пение и ругань к нему пробьется голос Павла.

— Даниил, у меня еще один вопрос. Как ты думаешь, может быть, эта Франция, Изумрудный Город, Нью-Йорк, Назарет… Россия, Королевство Кривых Зеркал… Чермное море, Тихий океан… все это… то, что в книгах… Павел перевел дух. Даниил, не мигая, смотрел на него. — Может быть, эта Земля… и вправду… была где-то… и основатели… — он сглотнул, помнили ее?

Глаза Даниила на мгновение расширились и вдруг погасли, словно в их глубине кто-то задул свечи. Он поднялся, навис над Павлом и сухо произнес:

— Никогда не говори такое никому — иначе можешь…

Даниил оборвал себя и быстро направился к двери, высокий и худой, словно мачта, и полы его расстегнутой белой куртки трепетали, как парус. Дверь за ним закрылась, а Павел все смотрел вслед. Рядом вели громкий спотыкающийся разговор Длинный Николай и Авдий; Вацлав уже спал, зарыв лицо в блюдо с раздавленными яблоками и апельсинами. Павел улыбался, потому что сухость и строгость Седого Даниила не могли скрыть благожелательный фон, который Павел воспринял как невесомое теплое дуновение — и это значило, что Даниил тоже верит в Землю, только никому не говорит о своей вере.

Даниила можно было понять. Он боялся Посвященных, боялся, что его обвинят в посягательстве на учение о Создателе Мира. Боязнь эту Павел тоже ощутил, она шла вместе с фоном благожелательности, почти перекрывая его. Да, такие обвинения — дело серьезное. Посвященные могут поставить в известность Совет, довести до тюрьмы. Хотя, если вдуматься — за что? Если учение ложно — его следует заменить другим, истинным. Кому станет от этого хуже? И ведь он, Павел, не отвергает саму веру в Создателя, просто исправляет ее. Допустим, кроме Лесной Страны была еще и Земля, откуда Создатель по каким-то своим соображениям перенес предков-основателей. Может быть, он создал не один, а два мира… или больше? Значит, Создатель еще могущественнее, чем думали раньше. Посвященные должны только похвалить его, Павла, за такое расширение границ учения. Так что бояться тут нечего, нет никаких оснований распинать его на Голгофе, и можно говорить об этом во весь голос.

И вот почему он никогда раньше не высказывал то, что высказал Седому Даниилу: его никто не слушал. Никогда никто не слушал, не слышал и не хотел понять. Все были заняты своими делами, всем было наплевать на будущее Лесной Страны… Что это — леность ума? Непробиваемое равнодушие? Средство самозащиты?

Он никогда не беседовал с Даниилом, как-то не приходилось… А Даниил оказался единомышленником. И может быть, не единственным…

Павел радостно крутнулся на скамье, поймал за подол проплывавшую мимо Агарь и снял с подноса кружку пива. На душе было весело, хотелось присоединиться к пению сидящих возле бочек грузчиков. Он сделал только несколько глотков, когда внезапно пение оборвалось, стихла ругань картежников, и общий гомон понизился в тоне, сник, развалился на отдельные неуверенные голоса, которые звучали все тише. Он обернулся, не отрываясь от кружки, и увидел неторопливо идущего от двери прямо к его столу Черного Стража.