Жена Моцарта (СИ) - Лабрус Елена

Она взвизгнула, стала тряси головой, отплёвываться:

— Бешеная сука! Ты совсем с ума сошла?

— Жаль, остыл, — припечатала я к столу кружку.

И услышала то, чего сто тысяч лет не слышала: Моцарт заржал. Прижал к себе руку, сдерживая рёбра, скривился от боли и снова засмеялся.

Улыбнулась служанка, что принесла кофе и всё ещё стояла у двери. Усмехнулась даже женщина, что так не вовремя вошла с девочкой.

Одной мне было не весело. Да ещё испуганной девочке, что кинулась к маме с криками:

— Мама! Мамочка, что случилось?

— Ничего, ничего, малыш, — присела перед ней мать, вытирая лицо и натягивая улыбку. — Мамочка просто облилась. Нечаянно. Всё хорошо. Вы уже собрались с няней? — кивнула она женщине, что застыла в дверях.

— Да, — ответила та. — Можем ехать. 

— А другие дяди ушли? — переживала маленькая.

— Да, малыш, — подтолкнула её мать к выходу. — Беги вперёд! Я сейчас.

— Здравствуйте! — проходя мимо меня, задрала девочка вверх голову.

— Привет! — улыбнулась я, провожая её глазами.

Достала из кармана перчатки. Они мне, конечно, даром были не нужны, но я всем своим видом демонстрировала, что мне здесь больше нечего делать.

— Жень, мне жаль, что тебе пришлось всё это выслушать, — резко став серьёзным, болезненно скривился Моцарт. — Всё это ложь и такая нелепица. Это не моя дочь. И мы никогда не были женаты с Евангелиной. 

— Правда? — я открыла сумочку. — Жаль, что у меня немного другая информация, — припечатала я перед ним к столу свидетельство о браке с Евангелиной Неверо.

Он поднял его со стола, вчитываясь. Изменился в лице.

— Оставь себе, — усмехнулась я. — На всякий случай. Чтобы в следующий раз, прежде чем делать предложение, ты не забыл, что уже женат.

— Жень, это полный бред, — он зло развернулся к красноволосой. — Ева, что это нахуй за…

— Ты хотел сказать «документ»? — хмыкнула она и бросила на стол мятую салфетку, которой вытирала лицо. — Это свидетельство о браке, милый.

И она хотела ещё что-то сказать, но я перебила:

— Простите, не буду вас больше задерживать. Счастливо оставаться, господин сенатор, — развернулась я.

И вышла.

Внизу в холле стояли граф Шувалов со своими амбалами, а напротив все наши: Антон, Иван, Шило, Нечай, даже адвокат.

— Жень! — бросился за мной Моцарт.

И я сделала то, чего не собиралась — с размаха залепила ему пощёчину.

Вложив в неё всё, что хотела, но не могла сказать словами.

— Это тебе за то, что ты меня даже не обнял, прощаясь в тюрьме.

А потом влепила ещё одну. Молча.

— А эта за что? — потёр щёку Моцарт, глядя на меня исподлобья.

— А это прощальный поцелуй. — потрясла ушибленной рукой. — Теперь, когда ты свободен, я, пожалуй, сделаю то, о чём ты меня так убедительно просил. Перестану думать, что всё могло быть иначе. Что у нас могло быть будущее. И буду жить дальше.

Я спустилась вниз по парадной лестнице и укоризненно покачала головой, глядя на застывших как мушкетёры парней.

— Ну, ты же не думала, что мы отпустим тебя одну, леди Моцарт, — виновато пожал плечами Шило.

— Не думала, — ласково стукнула я его по плечу и пошла дальше.

Они всё же люди Моцарта, а не его юбки, они должны остаться с ним.

Благодарно кивнула дворецкому, что открыл дверь.

— Ты куда? — догнал меня на улице Бринн.

— Не знаю, — покачала я головой.

— Антон, — нам навстречу вышла Целестина.

Но Бринн обогнул её как пустое место и, поёжившись от холода, пошёл за мной:

— Что значит, не знаешь?

— Я позвонила по всем подряд объявлениям о сдаче квартир, задавая единственный вопрос: я могу въехать сегодня? И согласилась на первое же место, где мне ответили «да». Какой-то апарт-отель, — достала я из кармана телефон, открыла страницу, показала адрес. — Не знаю где это. Но туда и еду.

— Помочь тебе с вещами? — не обернулся Антон, хотя мы оба спиной чувствовали, что Эля так там и стоит.

— Да, — легко согласилась я. — Пусть лучше это будешь ты.

— Ты же понимаешь: это не значит, что я промолчу, если он спросит, — перекладывал Бринн мои чемоданы в свою машину. — А он спросит.

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-144', c: 4, b: 144})

— Плевать, Бринн! — покачала я головой, пристёгиваясь рядом с ним на переднем сиденье. — Он узнает всё что угодно и без тебя, если захочет. Но сейчас меньше всего я хочу думать о Моцарте. Я пропустила целую неделю в унивеситете. У меня контрольные точки по трём предметам. У меня нечитанные лекции. Неотработанные занятия. И я не хочу сейчас думать ни о чём другом.

Мне надо учиться и учиться жить без него.

Нам надо. Едва сдержалась я, чтобы не прижать руку к животу.

Досталось тебе, малыш. Но ничего, мы с тобой справимся.

 — Не поверишь, — сказал Бринн, когда мы отъехали, — но я чувствую то же самое. Меньше всего на свете я сейчас хочу думать о Моцарте. И о его пророчице.

— Поверю, — я сжала его руку.

А больше нам ничего и не нужно было друг другу объяснять.

 Глава 34. Моцарт

Дротик воткнулся в доску в тот момент, когда открылась дверь.

Продолжая напевать себе под нос, я проводил глазами Целестину, что молча прошагала по кабинету и встала у окна. Переложил лежащие на столе ноги удобнее, откинулся поглубже в рабочем кресле.

Не глядя, достал из коробки ещё один дротик. Прицелился.

— Ты выглядишь довольным, — развернулась Эля, когда дротик врезался в самый центр свидетельства о браке с Евангелиной, приколотого к пробковой доске.

— У меня есть еда, вода, кровать для сна, работа, высокая должность сенатора, любимая женщина, свобода и жизнь. Все мои базовые потребности удовлетворены. С чего мне выглядеть иначе? — я прицелился очередным дротиком.

— Твоя любимая женщина живёт в гостинице на окраине города, а ты третий день ночуешь здесь, потому что не можешь спать дома без неё. Мне продолжать?

— Нет, — я равнодушно всадил ещё один дротик в ненавистное свидетельство. — Расскажи мне лучше то, чего я не знаю. Например, что происходит между тобой и Бринном.

— Ничего особенного, — пожала она плечами и села на подоконник.

За месяц в больнице Целестина стала почти прозрачной. Ей бы ещё лежать и лежать, но она упрямо отказывалась и возвращаться в больницу, и сидеть дома. Бродила тенью. Многое, из того, что происходило, пока я сидел в тюрьме, было для неё, как и для меня — откровением. Но тем, что знала она помимо этого, она пока не торопилась делиться, даже со мной.    

Я сбросил ноги со стола и развернулся, давая понять, что жду ответ.

— Он так долго убеждал себя, что любит твою жену, — пожала Целестина плечами. — Ему даже стало казаться, у них всё могло бы получиться, если бы ты не вышел. И в то же время ничего не хотел больше, чем твоей свободы. Раздираемый противоречиями, твой брат запутался. И, кажется, до сих пор не понимает, что чувствует. 

— Я спросил, что происходит между вами, а не что происходит с Бринном.

— Злость, обида, чувство вины, гнёт данных обещаний. Ты, она, Диана. Всё это между нами с Бринном, Сергей.

— А Диана ему нравится? 

Элька горько усмехнулась, многозначительно пожала плечами и промолчала.

Но я больше не мог молчать. Честно говоря, я ждал её сегодня именно для этого разговора. Я искренне не знал, как подступиться к тому, что у меня есть взрослая дочь. С чего начать? Как правильно поступить? Что делать? У меня никогда не было детей.

— Ничего не делать, Серёж, — пожала Элька плечами в ответ на мой немой вопрос. И я очередной раз засомневался: она точно не умеет читать мысли?

— Ничего? — не понял я.

— Прости, что тебе пришлось узнать об этом последним, но делать ничего не надо.

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-145', c: 4, b: 145})

— Почему? Нет, почему, чёрт побери, ты мне не сказала, что моя дочь жива?

— Потому что нечего говорить. Она не твоя дочь, Сергей.

Что?!

 — Не моя?  — я достал из ящика стола копию свидетельства о рождении Дианы. — Да, не я её вырастил и воспитал. Но она родилась пятнадцатого июля, в день, когда убили Катю. У неё на бедре шрам от пули, с которым ей приходится жить. У неё Катькины глаза, фигура, смех, она…