Напряжение растет - Владимир Ильин

Пролетев развилку с колодцем, вышел-таки на добротную грунтовку и с удовольствием вывернул ручку скорости, соревнуясь с речным бликом на бегущей вдоль дороги ручейке — извилистом и затейливом. Потянулись пшеничные поля по левую руку — от дороги и до горизонта, настолько огромные, что красно-белые громады комбайнов, окрашивающие золотое полотно бежевыми линиями, смотрелись игрушками в мягком ворсе ковра.

Ветер доносил звуки тяговитых дизелей, шелест механизмов, деловитые сигналы тракторов, подъезжающих за новой порцией зерна, а потом устал и на повороте лихо сбил фуражку, унося куда-то назад и влево. Стоило отвлечься и проводить ее взглядом, как дорога взбрыкнула колдобиной, дернулся руль — и тут же привычная тряска сменилась мгновением падения, схватившего недобрым предчувствием за живот. Удар о хилое деревце перевернул мир с ног на голову, на фоне небесной синевы грациозно проплыл прицеп, намереваясь подгрести меня под собой. Земля ударила в плечо, руки вцепились в сухую глину обветренного холма, стараясь замедлить движение. С грохотом сталь и дерево рамы шваркнулись в полуметре ниже по склону, проскрипели, ругая невнимательного водителя, и остановились.

Остановилось будто бы и время — вернее, оно было, но осталось на дороге. А тут, на нагретой солнцем земле можно было лежать сколько угодно долго. Потому что левую ногу, стоило пошевелиться, схватило болью прямо на месте старого перелома — совсем немного, но почему-то от этого сделалось куда страшнее, чем от летящей над головой телеги. Однако каждый знает — если пару минут не двигаться, то все непременно пройдет. А если не проходит, то надо подождать еще совсем чуть-чуть.

Рыкнул двигатель где-то наверху, своим голосом испугав верхушки трав, и тут же устало выдохнул, останавливаясь. Где-то там, на границе земли и неба, показалось мужское лицо. Тут же зашуршала земля под сандалиями, спускаясь ко мне ленивой осыпью, а еще мгновением позже меня мягко прижали к земле, не давая подняться.

— Не делай резких движений. — аккуратно сняли с головы солнечные очки и напряженно оглядели лицо.

«Эх, добегался», - пришло запоздалое раскаяние. — «Толку мне от этих фиолетовых? Сколько лет уже прошло. Тем более, Ее там не было… А я, выходит, команду подвел.»

— Только папе не говорите, — вырвалось тоскливо.

— Папе? Папе не скажем, не переживай, — почему-то послышалась в его голосе тревога. — Не болит ничего? Спину чувствуешь? Ноги? Ну-ка пошевели пальцами. Отлично. Теперь руки подними. Да что ты в меня ими тыкаешь, ты покрути в стороны!

— А вы не будете меня арестовывать? — пробилось удивление, от которого даже боль в ноге притихла.

— Надо бы доложить куда следует, — вздохнул он и протер лоб от пота. — Но ты, вроде, трезвый. А тут часто падают. Поворот плохой и знака нет. Хорошо я тебя заметил… Не переживай, сейчас вытяну твой мотоблок.

Добрый человек, оказавшийся Геннадием, трактористом и владельцем трактора, споро зацепил тросом раму и вытянул слегка побитый, но вполне целый с виду агрегат со дна кювета.

Только заводиться мое средство передвижения отказалось напрочь. Как бы ни грозили ему отверткой и гаечным ключом, как бы не ласкали промасленной тряпкой — все оказалось тщетно. Он был мертв, и ничто на сельской дороге не смогло бы вновь пробудить в нем жизнь.

— Продай мне? Движок, конечно, убит, но за раму, тележку и колеса хорошо заплачу.

До города оставалось еще очень не мало, болела нога, вечер грозился передать ключи от неба ночи, а соревнования — уже следующим утром. И горе тем, кто опоздает.

— Мне бы в город, — сжав купюры, предложенные за останки мотоблока, я вновь протянул их обратно.

— У меня график, — отрицательно покачал он головой. — С тобой много времени потратил.

— Я много заплачу! — отыскал я другие купюры в кармане.

— Там, — махнул он на поле. — Люди ждут. А вон там, — указал он на темную линию горизонта чуть в стороне от направления, где должен был быть город. — Гроза. Может, даже с градом. Сегодня надо все завершить. Мне никак нельзя подвести.

— Мне — тоже… Там завтра танцы.

— А у меня тут — жизнь, — выдохнул он и чуть мягче продолжил. — Возвращайся на станцию. Автобусы не ходят, но попутную машину рано или поздно поймаешь. Я позвоню твоим родителям, они встретят. А лучше оставайся у нас до утра.

— Спасибо, но в город обязательно нужно сегодня.

— Тебе виднее, — подошел он к уже своему мотоблоку и одним движением скинул обратно в кювет.

— После работы займусь. Бывай! — заскочил он в кабину трактора и отправился обратно к своим.

И мне пора. Неловко перенес вес на травмированную ногу и досадливо скривился. Все же, надо звонить, как бы ни хотелось справиться самому. Беда в том, что сотовый телефон остался там же, где документы. Спохватившись, окликнул Геннадия. Но, как я ни кричал ему в спину, за ревом двигателя тот так и не услышал. А на мое махание руками только помахал мне ответно, прощаясь. Хотел было догнать, только левой ноге эта мысль не сильно понравилась. Да и фуражку с такой болью не найти.

Значит, остается идти вперед, к Заречному. Потому что возвращаться назад дольше, скучнее, а еще там гуси.

Отыскал на обочине подходящую по высоте палку и осторожно пошел вперед.

Вскоре проторенный путь свернул к деревеньке, вросшей кирпичными домиками на три улицы в солидный холм над речной гладью. Судя по внешнему виду и основательности, а так же парочке тонких проводов на деревянных Т-образных столбах, телефон там есть точно. И я даже знаю у кого — лилась музыка от тенистой беседки возле места, где нить ручья вплеталась в неширокую реку.

Громкая до хрипоты мелодия сотового телефона пела про давно прошедший июль, жаркий и полный тополиного пуха. От той жары остались только утренние часы, к вечеру же природа напоминала о сентябре-месяце и близкой зиме. Впрочем, это не мешало ребятам плескаться чуть выше по течению, а затем чуть ли не синими, но счастливыми, обтираться полотенцем и с дрожащими от бодрости руками на ходу надевать одежду, чтобы первыми занять место у небольшого костерка, дымящего возле беседки со стороны берега. Правда, претендовать им приходилось только на стоячие места — свободного пространства на двух бревнах, служивших лавочками, не было. Четверо довольно вольготно занимали одно из бревнышек, что выдавало в них банду, а если присмотреться к чертам лицам — то и родственников. На противоположном же теснились семеро, стойко сопротивляющихся претендентам на восьмую позицию — особенно те, что с краю. Всего я насчитал шестнадцать человек, из которых большая часть были ровесниками или младше Федора, и только двое казались старше меня. Телефон принадлежал самому рослому, лет шестнадцати — из числа четырех родичей. Во всяком случае, лежал он рядом с ним.