Буря мечей - Мартин Джордж Р.Р.

Сэмвел

Рыдая, Сэм сделал еще один шаг. Это уж последний, самый последний, все, не могу больше. Однако ноги двигались вопреки ему – одна, потом другая. Они сделали еще шаг и еще, и он подумал: это не мои ноги, а кого-то другого, это кто-то другой идет, а не я.

Глядя вниз, он видел, как они загребают снег, бесформенные и неуклюжие. Раньше сапоги были вроде бы черные, но налипший снег превратил их в корявые белые шары, похожие на медвежьи лапы.

Этот снег никогда не перестанет идти. Сугробы намело уже по колено, и снежная корка одела икры, словно белые поножи. Он еле тащится, и тяжелая котомка делает его похожим на горбуна. Он так устал, так устал. Он не может больше идти. «Смилуйся, Матерь, не могу больше».

На каждом четвертом или пятом шагу он подтягивал вверх свой пояс. Меч он потерял на Кулаке, но при нем еще оставались два ножа – кинжал из драконова стекла, подаренный ему Джоном, и стальной, которым он резал мясо. Они тянули пояс вниз, и если Сэм забывал его подтягивать, пояс соскальзывал с круглого живота и спутывал лодыжки, как бы туго Сэм его ни застегивал. Однажды он попробовал пристроить пояс выше живота, но тогда тот всполз до самых подмышек. Гренн обхохотался от такого зрелища, а Скорбный Эдд сказал:

– Я знал одного малого, который носил меч на цепи вокруг шеи. Однажды он споткнулся, и рукоять залезла ему в нос.

Сэм тоже все время спотыкался. Под снегом попадались камни, корни и ямы. Черный Бернарр три дня назад ступил в такую вот впадину и сломал себе лодыжку. Три дня или четыре? Сэм уже не помнил, когда. Лорд-командующий после этого посадил Бернарра на лошадь.

Рыдая, Сэм сделал еще один шаг. Ему казалось, что он скорее падает, чем идет, падает, но не ударяется о землю, а продолжает падать, все вперед и вперед. Это слишком больно. Надо остановиться. Ему холодно, и он устал. Ему надо поспать, просто немного поспать у огня и съесть хоть что-нибудь не мерзлое.

Но если он остановится, он умрет. Сэм это знал. Они все это знали, те немногие, кто еще остался. С Кулака ушли человек пятьдесят, может, чуть больше, но одни отстали и заблудились в метели, другие, раненые, истекли кровью… и Сэм иногда слышал доносящиеся сзади крики, а однажды оттуда раздался жуткий вопль. Услышав его, Сэм пробежал двадцать или тридцать ярдов со всей доступной ему быстротой, расшвыривая снег закоченевшими ногами. Он и до сих пор бы бежал, будь у него ноги покрепче. Они сзади, они все еще идут следом и забирают нас по одному.

Рыдая, он сделал еще один шаг. Он так давно закоченел, что забыл, как себя чувствуешь, когда тебе тепло. На нем три пары чулок, две смены белья под толстой шерстяной рубахой, а поверх теплая стеганая душегрейка, защищающая от холодной кольчуги. Поверх кольчуги надет камзол, а поверх камзола тройной плащ, туго застегнутый на костяную пуговицу. Капюшон надвинут на лоб, на руках поверх перчаток меховые рукавицы, лицо обмотано шарфом, уши прикрывает овчинная шапка. Но холод сидит в нем, несмотря ни на что. Особенно в ногах. Теперь Сэм их уже не чувствует, но еще вчера они болели так, что он едва мог стоять, не говоря уж о ходьбе. При каждом шаге он с трудом сдерживал крик. Неужели вчера? Он не помнил. Он не спал с самого Кулака, с того времени, как протрубил рог. Разве что на ходу. Может ли человек спать на ходу? Он не знал – а если и знал, то забыл.

Рыдая, он сделал еще один шаг. Снег клубился вокруг. Иногда снег падает с белого неба, иногда с черного – вот и вся разница между днем и ночью. Сэм несет снег на плечах, как второй плащ, снег кучей громоздится на котомке, делая ее еще тяжелее. Поясницу ломит так, словно в нее воткнули нож и на каждом шагу крутят его туда-сюда. Плечи ноют под тяжестью кольчуги. Больше всего на свете Сэм хотел бы снять ее, но боится. Притом, чтобы сделать это, пришлось бы сначала снять плащ и камзол, и холод совсем его доконал бы.

Если бы он только был покрепче… но что толку желать. Он слаб и толст, так толст, что и собственный-то вес еле тащит, что уж там говорить о кольчуге. Ему казалось, что она стерла ему плечи до крови, несмотря на стеганую ткань под ней. Сэму оставалось только плакать, и он плакал, а слезы замерзали у него на щеках.

Рыдая, он сделал еще один шаг. Он шел по уже проложенному следу и только благодаря этому как-то передвигался. Справа и слева за деревьями смутно виднелись сквозь падающий снег оранжевые пятна факелов. Поворачивая голову, он видел, как они тихо плывут через лес, покачиваясь на ходу. Огненное кольцо Старого Медведя – горе тому, кто выйдет из него. Шагая, он как бы гнался за факелами впереди себя, но у них тоже есть ноги, длиннее и крепче, чем у него, – ему никогда не догнать их.

Вчера он просил, чтобы ему дали нести факел, хотя это означало, что ему пришлось бы идти с краю колонны, где тьма подступает к тебе вплотную. Он жаждал огня, мечтал об огне. Неся огонь, он не мерз бы так. Но ему напомнили, что он уже нес факел в начале пути, однако уронил его в снег, и огонь погас. Сэм этого не помнил, но так, вероятно, и было. Он слишком слаб, чтобы долго держать руку поднятой. Кто напомнил ему о том факеле – Эдд или Гренн? Сэм и это забыл. Я толстый, слабый, ни на что не годный, и даже мозги у меня застыли. Он сделал еще один шаг.

Шарф, которым он замотал нос и рот, весь пропитался соплями и уже, наверно, примерз намертво. Ему даже дышать тяжело, и воздух такой холодный, что вызывает боль.

– Матерь, помилуй меня, – бормотал он под своей застывшей маской. – Матерь, помилуй меня. Матерь, помилуй меня. – Каждый раз, повторяя это, он делал еще один шаг. – Матерь, помилуй меня.

Его собственная мать теперь на юге, в тысяче лиг от него – живет себе с сестрами и младшим братом Диконом в замке на Роговом Холме и горя не знает. Она не слышит его, как и та, небесная, Матерь. Божественная Матерь милосердна, все септоны на этом сходятся, но у Семерых нет власти за Стеной. Здесь правят старые боги, безымянные боги деревьев, волков и снега.

– Смилуйтесь, – шептал теперь Сэм, обращаясь к тем, кто мог его услышать, будь то новые боги, старые боги или демоны. – Смилуйтесь надо мной.

Меслин тоже молил о милосердии. Почему Сэм вдруг вспомнил его? Он не хотел ничего вспоминать. Меслин попятился, выронил меч и стал кричать, что сдается – он даже стащил с руки свою черную перчатку и поднял ее вверх, как боевую рукавицу. Он еще молил о пощаде, когда мертвец схватил его за горло, вскинул в воздух и чуть не оторвал ему голову. Мертвые не помнят, что такое милосердие, а Иные… нет, не станет он думать об этом, не думай, не вспоминай, только иди, иди, иди.

Рыдая, он сделал еще один шаг.

Споткнувшись о корень под снегом, Сэм тяжело упал на одно колено и прикусил себе язык. Выступила кровь – такого тепла во рту он не ощущал с самого Кулака. Это конец, подумал Сэм. Теперь, когда он упал, у него уже не хватит сил встать. Он схватился за ветку дерева, пытаясь подняться, но онемевшие ноги не держали его. Кольчуга слишком тяжелая, а он слишком толст, слишком слаб и слишком устал.

– Вставай, Хрюшка, – проворчал кто-то, проходя мимо, но Сэм даже не взглянул на него. Надо просто лечь в снег и закрыть глаза. Смерть не хуже всякой другой. Холоднее ему уже не станет, и вскоре он уже не будет чувствовать боли в пояснице и плечах, как не чувствует ног. Он умрет не первым – никто не сможет сказать, что он умер раньше всех. Многие погибли на Кулаке и еще больше потом, он сам видел. Весь дрожа, Сэм отпустил ветку и сполз на снег. Он знал, что тут должно быть холодно и мокро, но почти не ощущал этого сквозь все свои одежки. Снежинки с белого неба сыпались ему на живот, грудь и ресницы. Скоро снег укроет его толстым белым одеялом. Сэму станет тепло, и если зайдет о нем речь, все скажут, что он умер как брат Ночного Дозора. Это правда. Он исполнил свой долг. Никто не скажет, что он нарушил свою клятву. Он толст, слаб и труслив, но он исполнил свой долг.

Он отвечал за воронов – поэтому его и взяли в поход. Он не хотел идти – он так и сказал им и честно признался, что он трус. Но мейстер Эйемон слишком стар и к тому же слеп – поневоле пришлось взять Сэма. Когда они обосновались на Кулаке, лорд-командующий вызвал его к себе и сказал: «Ты не боец, парень, мы оба это знаем. Если случится, что на нас нападут, не пытайся доказать обратное – ты только под ногами будешь путаться. Твое дело – послать весть. Не прибегай ко мне и не спрашивай, что должно быть в письме. Напиши его сам и отправь одну птицу в Черный Замок, а другую в Сумеречную Башню. – Старый Медведь наставил палец в перчатке прямо в лицо Сэму. – Бойся сколько хочешь, мне наплевать, хоть полные штаны себе навали. Пусть хоть тысяча одичалых полезет через стену, вопя и требуя твоей крови – ты должен отослать этих птиц, не то, клянусь, я буду гнаться за тобой по всем семи преисподним и заставлю тебя пожалеть, что ты этого не сделал». А говорящий ворон Мормонта стал кивать и повторять: «Пожалеть, пожалеть».