Искатели странного - Анатолий Андреев

Перед тем как закрыть этюдник, Георг еще раз, словно прощаясь, оглядел полянку, водопад, стену зелени на той стороне ручья, затем перевел взгляд на полотно — что-то было здесь не так. Казалось бы, все запечатлено с наивозможнейшим тщанием, но различие чувствовалось, хотя уловить его он пока не мог.

На картине был выписан даже воздух — то, что удается художнику далеко не всегда. Воздух, свет и остановленное движение. Свет… Свет! Все дело в свете — поймав неуловимую игру лучей, тонов и полутонов, Юлия внесла сюда еще и что-то свое. Что это было? Что-то неуловимо тревожное — так, не оборачиваясь, не взглянув на только что ясное небо, чувствуем мы тревогу, исходящую от выползающей из-за горизонта грозовой тучи. Угрозу…

Раз зацепившись за только что возникшее ощущение, Георг стоял перед холстом, чувствуя, как с каждой секундой сгущается, плотнеет чувство приближающейся опасности. Она была здесь, в картине, Георг даже чувствовал где — вот тут, справа, за обрезом холста. Просто чуть-чуть не хватило места, просто чуть-чуть не вошло… Георг настороженно огляделся — пропавшее было ощущение взгляда сзади, сквозь прицел, появилось вновь. Он заспешил. Лихорадочно, превозмогая постоянное желание резко обернуться, застать врасплох того, кто там, сзади, встретиться с ним глазами, он сложил этюдник, сгреб все в охапку и потащил к орнитоптеру. Изо всех сил стараясь делать все размеренно и неторопливо, он сложил вещи в багажник, затем просунулся в кабину, набрал шифр и включил киберпилот. Орнитоптер низко, на пределе слышимости, загудел, приподнялся над травой, затем быстро пошел вперед и вверх и почти сразу исчез из виду за деревьями.

Пробираясь вдоль борта флайера, отводя рукой ветки и затем протискиваясь боком под открытый не полностью колпак, Георг едва удерживал себя от суетливости и спешки. Но в кабине сконцентрировалось такое поле доверчивости, доброты и любви, что непонятная, необъяснимая тревога осталась снаружи, не смогла проникнуть следом и теперь уже казалась преувеличенной, надуманной.

— Ну вот, — сказала Юлия, — оставил меня без средства передвижения и доволен!

— Я хоть в город тебя отвезу, раз уж мне ничего другого нельзя.

— Чего это — другого? — строго спросила она.

— Ну-у… Хотя бы поцеловать…

— Поцеловать можно… — сказала она негромко и не отвела взгляда, сама повернулась к нему и подставила губы.

Еще не отдышавшись после поцелуя, она взяла его за руку и виновато попросила:

— Давай поедем… Не сердись, пожалуйста…

В бистро было накурено, темновато, но уютно. Георгу в общем-то было хорошо, и, если бы еще не болела совесть, все стало бы и вовсе отлично. Марта, в ужасном зеленом платье, сидела рядом и по-детски радовалась и музыке, льющейся из кристаллофонов, и светильникам, бросавшим на лица фиолетовые и оранжевые отблески, и Стивену с Юлией, сумевшим найти нужный, импонирующий ей тон.

Рваный, мятущийся ритм музыки, ее то гармоничные, то диссонирующие созвучия как нельзя более подходили к сегодняшнему настроению Георга. За долгие прожитые совместно годы Георг научился улавливать малейшие оттенки душевного состояния Марты, считая иногда, в минуту раздражения, что удается это только благодаря ее однолинейности. Все же он стремился к сохранению душевного покоя Марты, и не только ради собственного комфорта. Ей хорошо было сейчас, сию минуту, и Георг искренне радовался этому. На ровный мягкий фон успокоенности тревожным сполохом ложился отсвет того недозволенного, терпкого и даже опасного, что внесло в его жизнь появление Юлии. Из опасения выдать себя Георг старался не встречаться с Юлией взглядом, но, измученный необходимостью постоянно контролировать всякое свое движение и не доверяя уже от этого своим ощущениям, он прямо и твердо посмотрел вдруг в лицо сидящей напротив него чужой жены. То, что между ними неслышно вибрировала незримая, неощутимая связь, и радовало его, и пугало.

— Оранжево-багровые тона… Их ведь принято считать тревожными, беспокойными? — преодолев внезапную сухость в горле и не в силах говорить сейчас ни о чем другом, кроме снедавшего его беспокойства, сказал Георг. — Немного странно, что бистро оформили именно так…

— А этот кабак вообще странный! — безапелляционно заявил Стивен. — Ну где вы еще увидите, чтобы посетителей обслуживали люди! Бардак! Выверты!

Он хотел еще что-то сказать, но закашлялся. Никто за соседними столиками не обратил на него внимания: там много пили. Это, пожалуй, тоже можно было отнести к странностям кабачка. Именно этого, хотя при желании можно было назвать еще с десяток заведений, в которых собиралась довольно-таки пьющая публика.

— Да, странное освещение, — с готовностью согласилась Марта, непроизвольно оглядев себя. Ее с самого начала беспокоило, что в этом багровом полусвете никто по достоинству не оценит бесподобный цвет ее платья.

— Хотя, если подумать, это слишком упрошенный подход. — Георг смотрел на Стивена, но обращался в основном к Юлии. — Вот в той картине, что Юлия нам подарила… Там красного тона вообще нет, а ощущение тревоги, надвигающейся катастрофы передано отчетливо!

— Ну уж, картина! Набросок… — низким волнующим голосом сказала художница, и по спине Георга пробежал холодок.

— Нет-нет, именно картина! — восторженно воскликнула Марта. — Вы слишком к себе строги, милочка!

Она действительно так считала, да еще прониклась добрыми отеческими чувствами к молодой чете. Наверное, они были не старше их с Георгом дочери, которая жила отдельно, но так пока и не вышла замуж, да как бы и вообще не осталась бобылкой… Сегодня даже эта горестная мысль не смогла омрачить настроения Марты. Правда, на картине, о которой шла речь, был изображен премиленький лесной уголок, и непонятно, что там углядел Георг, но ему виднее. В таких делах Марта привыкла полагаться на мужа. И она искренне сказала:

— Я даже не знаю, как вас благодарить за этот подарок! Право, вы и сами не знаете ему цены! Георг просто в восторге от этой картины!

— Вы вовсе меня захвалили, — засмеялась Юлия и перевела потеплевший взгляд на Георга.

«Это правда, что тебе нравится?»— спросили глаза.

«Конечно, ты же знаешь. И вовсе не потому, что написала ее ты. Картина хороша сама по себе», — взглядом же ответил Георг. Он ощутил вдруг острое чувство вины, вспомнив, как выбирал для картины место в доме. В спальне ее он повесить не мог, картина для него была слишком связана с Юлией, означала почти присутствие ее в доме, а их с Мартой спальня была не самым подходящим для этого местом. Поэтому он пристроил картину в гостиной, но появляться там избегал, ибо скрытое в этом колдовском рисунке безжалостное и неотвратимое предчувствие вызывало у Георга гнетущее ощущение чужого недоброго взгляда.