На чаше весов - Наталья Кочетова

болезнь отступит после того, как я как следует попсихую и подепрессую. — Невесело усмехнувшись, сажусь на скамью. Тимур опускается рядом.

— Сожалею, но нет. Пока инфекция не пройдется по всем зонам мозга, болезнь не отступит. — С сочувствующей улыбкой говорит Тимур. — Ума не приложу, как ты вляпалась.

— Сама не знаю. Это просто загадка какая-то. Воду, которую я пила, проверили, она чиста.

— Ты пила вне дома?

— Нет. — Тут же отвечаю я, но вдруг задумываюсь. — Разве что на корпоративе. Но там я пила шампанское…

— Калидус в алкоголе?.. — Фыркает Тимур. — Откуда бы ему там взяться?

Пожимаю плечами.

— А откуда он взялся в воде?

— Резонно. — Соглашается Тимур, поскребя пальцем по щеке. Несколько секунд задумчиво размышляет, затем, видимо, не придя к каким-либо умозаключениям, меняет тему. — Интересно, как поражение лимбической системы скажется на твоей эмпатии…

Я поворачиваюсь и вопросительно смотрю на Тимура.

— То, что она отключится на время болезни, вполне очевидно, но восстановится ли после? — Глядя куда-то вдаль размышляет Тимур.

Очевидно. Для него очевидно, а я об этом даже не задумывалась. Научившись блокировать чужие эмоции, я перестала пользоваться своей способностью, вполне счастливо без нее обходясь, и даже не задумывалась о том, что могу ее потерять.

Я хотела этого всю жизнь. Я многое отдала бы за то, чтобы избавиться от нее. Но теперь, когда желанное так возможно и так близко, я вдруг пугаюсь. Я даже не знаю кто я без своей эмпатии. Я — это она. Я всегда была ею. Я всегда была чьими-то эмоциями, и никогда собой. Так почему же я не радуюсь? Желанное так близко, стоит лишь немного подождать…

— А как думаешь ты? — Кошусь в сторону Тимура, ковыряя носком кроссовка замерзшую землю.

— Не знаю. Честно, не знаю. Эта болезнь настолько непредсказуема, что я боюсь даже предполагать. — Пожимает плечами Тимур, поворачивая ко мне голову. — Этот Калидус — нечто удивительное.

— Ну да. — Усмехаюсь, закатывая глаза.

— Нет, правда. — Отзывается Тимур, и смотрит на меня с горящими глазами, как обычно бывает, если он чем-то восхищен. — Стопроцентное поражение, все страдают одинаково, никто не обладает даже маломальским иммунитетом к бактерии, но при этом процент смертности нулевой. Подобного в истории бактериологии еще не случалось.

Я равнодушно киваю, отстранённо скользя глазами по заснеженному саду, не особо прислушиваясь к словам Тимура. Мне не понять его, я далека от науки, и не могу разделить с ним его восторгов. Но Тимур в моем участии и не нуждается, все сильнее заводясь от своих слов, он повышает голос и начинает размахивать руками:

— Но и это еще не все. Последние исследования… — Тимур запинается, делает паузу, загадочно заглядывая мне в лицо и, чуть ли не с торжеством, добавляет. — Последние исследования показали, что больные Калидусом становятся не подвержены другим бактериальным инфекциям мозга. Представь, больше никакого менингита, энцефалита… Конечно, мы не знаем сохранится ли этот эффект после выздоровления…

Я застываю. Резко поворачиваю голову к Тимуру.

Ошеломленно распахиваю глаза. Столбенею.

Внутри меня будто собирается огромный пазл-монстр. Много-много линий, рваных, ломаных, кривых стягивается в одну большую пульсирующую точку. Ну конечно! Все сходится!

Тимур что-то продолжает говорить, но я уже не слушаю. Вскакиваю со скамьи.

— Мне нужно… Я должна попасть в ГСУ. Сейчас же. Можешь меня отвезти?

— Чего? — Оторопело моргает Тимур.

— В управление, Тимур. Это очень важно!

— Э-э… зачем? Куда тебе сейчас ехать? Тебе нельзя. — Неуверенно возражает Тимур.

— Некогда объяснять. — Чуть ли не взвизгиваю я. — Не повезешь, возьму такси. — Бросаю, срываясь с места. Нетерпение и нервное возбуждение зудом расходится по всему телу. Я не могу ждать.

Калидус не убивает. Калидус — это лекарство. Это вакцина.

Матвеев не создавал Калидус, он создал ven1, вот почему полиграф показал, что он говорит правду.

— Постой. — Кричит мне в спину Тимур.

Догоняет меня у ворот.

— Ладно, поехали. — Говорит, глядя на меня со смесью удивления и настороженности.

Садимся в машину. По дороге Тимур пытается выпытать у меня что к чему, но я молчу, вцепившись руками в колени, натянувшись, точно струна, и напряженно глядя перед собой.

— Агата, ты меня пугаешь. — Говорит Тимур, бросая попытки меня разговорить.

Заворачивает на стоянку и останавливается.

— Мне пойти с тобой?

— Нет. — Отвечаю, выходя из машины. — Спасибо.

Быстро поднимаюсь на второй этаж, и застываю посреди коридора.

Что дальше? Мне не позволят говорить с подозреваемым. Я здесь — никто.

Поднимаюсь этажом выше. Вхожу в знакомый кабинет и с порога заявляю:

— Глеб, мне нужна твоя помощь.

Глеб смотрит на мой растрепанный ошалелый вид и встает со стула. Подходит ближе, опасливо заглядывая в мое лицо. Еще с прошлого раза он считает меня сумасшедшей, потому и опасается.

— Что-то случилось, Агата? Присядь. — Успокаивающим тоном просит Глеб.

— Не буду я присаживаться. Мне нужно срочно поговорить с Матвеевым.

— Но это не мой подозреваемый, я не могу…

— Я тоже не работала на тебя, но помогла тебе, когда тебе это было нужно. — Прерываю его, с вызовом вскинув голову. То, что я предъявляю ему — очень некрасиво, но сейчас не время выбирать выражения и юлить.

Опешивший Глеб, подбирается и недовольно поджимает губы.

— Ну да, спасибо тебе…

— Нет. Не спасибо мне. Лучше помоги.

— Нужно разрешения начальства…

— Глеб! Нет времени. Мне нужна твоя ответная помощь. Сейчас! — Эти слова я уже выкрикиваю, так что Глеб даже дергается от неожиданности. Размышляет несколько долгих секунд, глядя на меня, как на ненормальную. И наконец отзывается:

— Ладно, я попробую что-нибудь сделать.

Напряженно киваю, немного расслабляясь. Надежда есть. Глеб идет к выходу, и я в вдогонку бросаю ему:

— Ты не можешь присутствовать. И мне нужен будет диктофон.

Глава 43

Сидящий напротив меня ученый выглядит, как восставший из мертвых. От добродушного успешного ученого не осталось и следа. Это совсем другой человек. Сломленный, с безжизненными глазами, посеревшим лицом, ссутулившись он сидит, не шелохнувшись и равнодушно смотрит на меня.

В нем больше нет ни страха, ни горечи, ни боли. Он сдался, принял свою участь, и теперь, выслушав мои догадки и умозаключения с абсолютным безразличием, он, тяжело вздохнув, переводит пустой взгляд в мелкое окно под потолком.

— Я разрабатывал это лекарство больше трех лет. Больше трех лет ходил по всем инстанциям, выпрашивая финансирование для исследований. Но никто не откликался. Все мои эксперименты на животных проваливались. Только один оказался успешным: я исследовал препарат на своей собаке… незначительные побочные эффекты… пес выжил, более того его организм стал невосприимчив к менингококковой инфекции. Мне казалось, это прорыв. Но меня все равно не