Мера всех вещей - Платон

в ответе. Между тем здесь, любезный Менон, произошло противное: у нас случилась какая-то засуха мудрости; мудрость из этих мест переселилась едва ли не к вам. Итак, если ты кому-нибудь из здешних захочешь предложить подобный вопрос, то всякий засмеется и скажет: «Иностранец, видно, я кажусь тебе человеком талантливым429, который знает, изучается ли добродетель или достается другим образом; между тем как мне неизвестно не только то, изучима она или нет, но даже и то, что надобно разуметь вообще под именем добродетели». Таков-то и я, Менон, и я в этом деле разделяю бедность своих сограждан и обвиняю себя в незнании добродетели вообще. А не зная, что такое она, как могу знать ее свойства? Разве ты думаешь, что не знающий Менона вообще, кто он, может знать, хорош ли Менон, богат ли он и благороден или имеет противоположные свойства? Возможно ли это, по твоему мнению?

Мен. По-моему, нет. Но ты, Сократ, в самом деле не знаешь, что такое добродетель? А что, если мы скажем об этом дома430?

Сокр. Не только об этом, друг мой, но и о том, что мне, кажется, никогда не случалось встречать и другого, кто знал бы это.

Мен. Как? Разве ты не встречал Горгиаса, когда он был здесь?

Сокр. Встречал.

Мен. Так неужели, думаешь, и он не знал?

Сокр. Не очень помню, Менон, и потому теперь не могу сказать, как мне тогда казалось. Может быть, и он знал, и тебе известны его мысли. Напомни же мне, как он говорил, а не то – скажи сам, потому что ваши мнения, вероятно, сходны.

Мен. Конечно.

Сокр. Ну так мы оставим его, – тем более, что он в отсутствии. Скажи ты сам, Менон, ради богов, что называешь добродетелью, – скажи не отговариваясь, чтобы мой обман вышел самым счастливым, и открылось, что ты и Горгиас знаете, между тем как я утверждал, будто мне никогда и никого не случалось встретить, кто бы знал это.

Мен. Сказать нетрудно, Сократ. И во‐первых, если тебе угодно знать о добродетели мужчины, то явно, что она есть способность исполнять общественные должности и, исполняя их, доброхотствовать друзьям, вредить врагам и смотреть, как бы не обидеть самого себя431. А когда ты хочешь определить добродетель женщины, то не трудно разобрать, что ее дело – хорошо править домом, сберегая, что в нем находится, и слушаясь мужа. Таким же образом иная добродетель бывает дитяти, как мальчика, так и девочки, иная – старика, иная, если хочешь, добродетель свободного, и иная – раба. Есть множество и других добродетелей, так что ты не затруднишься сказать, что такое добродетель; ибо, по различию занятий и возрастов, у каждого из нас и для всякого дела она – особая. Так я думаю, Сократ, и о зле.

Сокр. Видно же я очень счастлив, Менон, когда, ища одной добродетели, нашел их у тебя в запасе целый рой. Однако ж, если бы мне вздумалось, выдерживая это самое подобие роя, спросить тебя о природе пчелы, что такое она, а ты сказал бы, что их много и они разнообразны, то какой бы дал ответ на следующий вопрос: в том ли отношении ты приписываешь пчелам многочисленность, разнообразие и взаимное различие, что они пчелы? Или различие их зависит не от этого, а от чего-нибудь иного, например, от красоты, величины и других подобных свойств? Скажи, как отвечал бы ты на это?

Мен. Я отвечал бы, что они, как пчелы, ничем не отличаются одна от другой.

Сокр. Но если бы потом я спросил тебя: скажи же мне, Менон, то самое, чем пчелы не отличаются одна от другой или в чем все они – одно и то же? Мог ли бы ты как-нибудь отвечать мне?

Мен. Мог бы.

Сокр. Вот так-то и о добродетелях: хотя их много и они разнообразны, однако ж все составляют, конечно, один род, по которому называются добродетелями и на который хорошо бы смотреть тому, кто своим ответом на вопрос хочет определить существо добродетели. Или ты не понимаешь, о чем я говорю?

Мен. Кажется, понимаю; впрочем, вопрос твой все еще не так для меня ясен, как бы мне хотелось.

Сокр. Но только ли добродетель, Менон, ты почитаешь – иною у мужчины, иною у женщины и иною у других, или таким же образом думаешь и о здоровье, и о величине, и о силе? То есть иное ли, по твоему мнению, здоровье у мужчины, а иное – у женщины? Или по роду оно везде то же самое – и у женщины, и у всех, лишь бы только было здоровье?

Мен. Мне кажется, здоровье одно и у мужчины, и у женщины.

Сокр. Следовательно, и величина, и сила? То есть если женщина сильна, то она сильна тем же самым родом, тою же самой силою? А когда я говорю: тою же самой силою, тогда силу, в смысле силы, нахожу безразличной, мужчине ли она принадлежит или женщине. Но тебе кажется она чем-то различным?

Мен. Нет.

Сокр. А добродетель, в смысле добродетели, различается ли чем-нибудь, дитяти ли она принадлежит или старику, женщине или мужчине?

Мен. Мне как-то представляется, Сократ, что добродетель не походит на все это.

Сокр. Однако ж не говорил ли ты, что хорошо управлять городом есть добродетель мужчины, а домом – добродетель женщины?

Мен. Говорил.

Сокр. Но тот может ли править городом, домом, или чем другим хорошо, кто не умеет править рассудительно и справедливо?

Мен. Конечно не может.

Сокр. А кто правит рассудительно и справедливо, тот правит рассудительностью и справедливостью?

Мен. Необходимо.

Сокр. Следовательно, рассудительность и справедливость равно нужна обоим – и мужчине, и женщине, если они хотят быть добрыми.

Мен. Кажется.

Сокр. Что же далее? Дитя и старик, положим, дерзкие и несправедливые, могут ли быть добрыми?

Мен. Нет.

Сокр. А рассудительные и справедливые?

Мен. Могут.

Сокр. Итак, все люди добры одинаковым образом, потому что бывают добрыми при одних и тех же условиях.

Мен. Вероятно.

Сокр. То есть если бы добродетель их была не одна и та же, то они были бы добры не одинаковым образом?

Мен. Конечно.

Сокр. А когда добродетель у всех одна и та же, – постарайся сказать и припомнить, что такое она, по мнению Горгиаса и твоему собственному.

Мен. Что другое, как не уменье управлять людьми, если только ищешь ты чего-то одного во всем?

Сокр. Да, ищу-таки. Но ужели и дитяти, и рабу, Менон, свойственна эта самая добродетель управлять господином? Не думаешь ли, что и раб есть правитель?

Мен. Вовсе не думаю, Сократ.

Сокр. Да и несообразно было бы, почтеннейший. И то еще смотри: дело управления ты называешь способностью, – не нужно ли присоединить к этому: управления справедливого, а не несправедливого?

Мен. Конечно, нужно, Сократ, потому что справедливость есть добродетель.

Сокр. Но добродетель ли она, Менон, или некоторая добродетель?

Мен. Как это?

Сокр. Как и другое что-нибудь. Например, говоря о круглоте, я мог бы, если угодно, назвать ее некоторой фигурой, а не просто фигурой, и назвал бы некоторой потому, что есть и иные фигуры.

Мен. Да, ты говоришь верно. Я и сам допускаю не одну справедливость, но и иные добродетели.

Сокр. Скажи же, какие именно. Вот я готов перечесть тебе все фигуры, если прикажешь; перечти же и ты мне все добродетели.

Мен. По моему мнению, добродетели суть мужество, рассудительность, мудрость, великолепие432 и множество других.

Сокр. Но опять та же беда, Менон: опять нашлось много добродетелей, а искали одной, – только тогда иначе, нежели теперь. Одной же добродетели, которая была бы во всех, никак не находим.

Мен. Да, Сократ; схватить, согласно с твоим желанием, одну добродетель во всех я что-то не могу; это не так, как в других вещах.

Сокр. И естественно; однако ж я постараюсь, если только буду в состоянии, подвинуть наши исследования вперед. Тебе, может быть, известно, что все бывает следующим образом: пусть бы кто-нибудь спросил тебя, о чем и я недавно говорил: что такое фигура, Менон? Ты, положим, отвечал бы: фигура есть круглота. Потом пусть предложили бы тебе другой вопрос, подобный моему: круглота – фигура ли или некоторая фигура? Ты, вероятно, назвал бы ее некоторой фигурой.

Мен. Конечно.

Сокр.