Луна доктора Фауста - Франсиско Эррера Луке

– Господа! – сказал в тот же вечер Гуттен, собрав своих офицеров. – До нашей встречи с наместником остается еще несколько недель, и потому я принял решение идти вдоль побережья к востоку, а потом перейти через горы, тянущиеся вдоль моря.

Чем дальше они шли, тем ближе подступала горная цепь к берегу Карибского моря и тем сильнее веяло в сгущавшейся тьме неведомыми ароматами. Когда отряд остановился на привал вблизи уютной и удобной бухты, Лопе сказал:

– Видите, дон Филипп: здесь бы надо основать город – лучше места не бывает. Есть все, что нужно: плодородные земли, способные прокормить тысячи людей, естественная гавань и гора, которая прикроет его с тылу.

– Вы правы, – согласился Филипп, без большой охоты приказав разбить лагерь в этом месте, на местном наречии называвшемся Борбуратой.

Индейцы поначалу были настороженны и враждебны, но через несколько дней привыкли к чужеземцам. Они говорили, что боялись не людей на лошадях, над которыми неизменно одерживали верх, а лишь тех, что приплывали в огромных пирогах с громоносными огнедышащими трубками.

Солдатам очень хотелось бы подольше задержаться в этом благословенном месте, продуваемом пассатами, тем более что местные туземцы щедро снабжали экспедицию рыбой, дичью и лепешками.

– Думается мне, – разглагольствовал Хуан Кинкосес, – что мы так поспешно бросились искать Эльдорадо для того лишь, чтобы поскорее выбраться из поганого Коро, где печет как в преисподней, а земля тверда как камень и где скорей надорвешься, чем соберешь урожай. Вот мы и ринулись за сокровищами, чтобы потом вернуться в Испанию и, промерзнув на улице, согреться у очага, слушая в сладкой дремоте, как кипят в котелке бобы со свининой. Но теперь, когда мы узнали, что Новый Свет – вовсе не эта выжженная пустыня, что есть здесь такие вот волшебные уголки, где женщины покладисты и хороши собой, где горы жратвы, только руку протяни, теперь спросим себя, друзья мои: на кой сдалось нам золото, если мы и так получили все, что можно купить на него?

– Пойми ты, что не вечно будет продолжаться такая благодать, – мрачно отвечал ему Лопе. – Индейцы ждут только удобного случая, чтобы напасть на нас. Это же карибы, и они ничуть не менее кровожадны, чем их собратья из Маспарро. Я им не доверяю и вам не советую. Надо держать ухо востро, а с восходом солнца убраться подальше.

Как ни хороши были индеанки из Борбураты, длинноногая полногрудая Амапари оставалась для испанцев самой вожделенной женщиной на свете.

– Эх, кабы не капитан Монтальво, – с затаенной злобой сказал какой-то солдат, – потешился бы я с ней разочков эдак семь!

– Мне бы и одного хватило, – блудливо засмеялся Кинкосес.

– А как поглядывает эта потаскушка, – вмешался третий, – так и кажется, что вот-вот скажет: «Поди ко мне, мой маленький, поделись со мной тем, что тебя тяготит!»

– Как же! Поделишься с нею! – отвечал Кинкосес. – А Монтальво на что? Ему вроде бы и наплевать на нее, а подмигни-ка ей, он тебе мигом выпустит кишки. Все они, дворяне, таковы: все думают, что, раз покусились на их достояние, значит, затронули их честь.

– Тогда он мог бы приказать ей прикрыться чем-нибудь, а не разгуливать по лагерю в чем мать родила: мы ведь живые люди, а не каменные статуи.

– Неужели вам, кобелям, мало всех этих индеаночек, которые всегда под рукой и всегда готовы к услугам?

– Кто удовольствуется сухариком, если глаза разгорелись на окорок?

– Мой тебе совет: позабудь про Амапари, если не хочешь, чтобы капитан тебя самого съел с потрохами.

Первым, кто почуял недоброе, был падре Тудела.

– Дон Филипп, – сказал он Гуттену, – будьте осторожны с этой девицей.

– С Амапари? А почему я должен ее остерегаться? Она кротка и благодушна, как все индейцы племени какетио.

Падре покачал головой.

– Остерегаться вам следует не Амапари, а ее повелителя.

– Не понимаю, какое мне дело до капитана Монтальво?

– Ей-богу, дон Филипп, вы наивны, как причетник. Неужто вы не видите, что она глаз с вас не сводит? – воскликнул священник и, заметив удивление Гуттена, продолжал: – Неужто вы не видите, что она повсюду подкарауливает вас, а уж если ей случится пройти мимо, так вертит задом, что даже я, невзирая на почтенные лета и сан, готов отречься от обета целомудрия.

Гуттен поглядел на него не без тревоги.

– Не замечал за ней ничего подобного, – молвил он, – однако приму ваши слова во внимание. Но вы, падре, понапрасну беспокоитесь: я никогда не пожелаю жены ближнего, а тем более – друга.

– Ив дружбу эту не очень-то мне верится, – отвечал священник. – Я, разумеется, могу ошибаться, но мне кажется, что Лопе раздирают противоречивые чувства: с одной стороны, благодарность, а с другой – самая лютая ненависть. У вас с ним были когда-нибудь нелады?

– Никогда. Напротив, я всегда отличал его перед прочими.

– Вот это-то и сбивает меня с толку. Монтальво, при всей своей взбалмошности, человек неплохой. Он груб и злоречив, но отдаст товарищу последний кусок хлеба. Он справедлив, чурается дрязг и распрей. Вот потому солдаты всегда предпочитают, чтобы он разбирал все ссоры. Если же он узнает, что кто-то из его людей совершил бесчестный поступок, он карает его своей властью, не поднимая шума и не докладывая об этом по начальству. Вот и скажите мне теперь: за что такой человек, как Лопе де Монтальво, может ненавидеть Филиппа фон Гуттена?

Слова капеллана озадачили Филиппа: Лопе, без сомнения, относился к нему с явной неприязнью; она немного унялась после того, как Филипп в бою спас ему жизнь, и вспыхнула с новой силой, когда Гуттен стал командовать авангардом.

Он размышлял обо всем этом, вперив неподвижный взгляд в прибрежные скалы, как вдруг ощутил на затылке, точно щекочущее прикосновение, чей-то взгляд и обернулся. На скале лежала Амапари – как всегда, совершенно голая – и пристально глядела на него. Ветер играл длинными прядями ее распущенных волос. Филипп невольно ощутил волнение. Да, она была прельстительна, и особенное действие оказало на него не столько ее прекрасное тело, сколько скуластое лицо с чуть раскосыми, точно нарисованными глазами. Амапари зовуще улыбнулась, и Филипп, мучимый противоречивыми чувствами, поднялся на ноги. Индеанка повернулась и бросилась бежать к лагерю.

«Падре Тудела сказал мне сущую правду, – со сладостным беспокойством подумал Филипп. – Амапари меня искушает и завлекает, грозя покончить с моей излишней щепетильностью. Ах, Парсифаль, снова попалась тебе волшебница Кундри, но хватит ли у тебя сил взметнуть над нею золотой луч твоего целомудрия?»

– Завтра отправляемся в Баркисимето, – сухо и властно сказал он Лопе.

В ту же минуту перед глазами Филиппа блеснула сталь выхваченного из ножен клинка.

– Господи помилуй! – воскликнул он, увидев у своих ног разрубленную пополам змею. – Ведь это же гремучая! Благодарю вас, капитан. Вы спасли меня сейчас, я ваш должник по гроб жизни.

– Вовсе нет, – по обыкновению неприязненно отвечал тот. – Просто я расплатился с вами. Теперь мы квиты.

Палатку свою Филипп поставил в полусотне шагов от лагеря. В этот вечер пассат не дул, и стояла липкая, солоноватая, жужжащая полчищами москитов жара. Над бухтой поднялась луна – яркая, круглая, красная, мгновенно исполнившая душу Филиппа предчувствием беды. Филипп разглядел угрюмый ее лик, опущенные уголки губ, красноватые усики. Лагерь уже затих, костры стали гаснуть. Через сетку гамака Филипп вдруг увидел Амапари, медленно идущую вдоль берега.

Волна желания захлестнула Филиппа, он уже вскочил было, как вдруг на индеанку налетела мужская фигура. Гуттен узнал Лопе де Монтальво. Он со страшными проклятьями сбил Амапари с ног, схватил за волосы и поволок в лес. Вскоре оттуда донеслись рыдания и стоны.

«Матерь божья, – подумал Филипп, – хорошо, что не успел выйти к ней. Лопе снес бы мне голову».

И, снова взглянув на зловещее лицо луны, он прошептал с ужасом и восхищением:

– О доктор Фауст, сколь велика твоя мудрость! Второй раз грозит мне смерть от руки испанца, по вине красавицы, в ночь полнолуния!…..

На следующий день отряд выступил и, углубившись в горы, двинулся к югу.

В конце августа пришли в Баркисимето. После ночного происшествия Амапари избегала Филиппа. Люди отдыхали, отъедались. Обильная еда и сок агавы немного укротили Монтальво.

– Я совершенно убежден в том, – говорил он Филиппу у костра, над которым жарился вздетый на вертел бычок, – что необходимо покинуть Коро и перебраться в места поприятней – вроде Баркисимето, или Борбураты, или Долины Красоток. Там, в этом райском месте, где в изобилии и земли, и воды, может разместиться десять тысяч человек.

– Согласен с вами, Лопе, хотя не могу сказать, что подобные мысли не дают мне спать.

– А что помогает вам уснуть, сударь? – с кривой усмешкой спросил Монтальво.